Александр Проханов - Виртуоз

Служитель обходил стол, держа стеклянный графин с темным церковным вином. Наполнял стоящие на скатерти сосуды. Перед Алексеем тускло сиял серебряный кубок с орнаментом и выбитой надписью: «Чаша сия». В него из стеклянной губы графина полилась густая темно-алая струя, наполнив кубок до верха.

— Братья мои, — митрополит Арсений поднялся, сложив перед собой большие пухлые руки. — Мне радостно видеть в нашем православном монастыре дорогого, высокого гостя. Вас, Алексей Федорович. Церковь предчувствовала ваше появление, о нем тайно молились в обителях, на него было указано многим молитвенникам, тем, кто мечтает о возвращении на нашу Святую Русь исконного правления, естественной для русского народа монархии, столь жестоко и страшно уничтоженной большевиками-безбожниками.

Вы, многоуважаемый Алексей Федорович, должны знать, что в лице православной церкви вы найдете надежного союзника и заступника. Мы не повторим ошибок тех иерархов, которые не осознали мистической, промыслительной сути событий начала прошлого века, когда Государь на какой-то миг остался в одиночестве перед лицом многочисленных и коварных врагов, был ими схвачен и зверски замучен. Нас вразумило страшное прозрение. Мы до сих пор несем не отмоленный грех цареубийства. Наш любовное, преданное отношение к вам — часть искупления той вины… Братья, — он повернулся к монахам,— давайте помолимся страстотерпцу Государю Императору.

Монахи встали, обратили лица к иконе Царя. Ладно, в три голоса, нараспев, с рокотами и воздыханиями, стали читать молитву:

— Царства земного лишение, узы и страдания многоразличные, кротко претерпел еси, свидетельствовав о Христе даже до смерти от богоборцев, страстотерпиче великий Боговенчанный царю Николае, сего ради мученическим венцом на небесах венча тя с царицею, и чады, и слуги твоими Христос Бог, Его же моли помиловати страну Российскую и спасти души наши.

Пророкотали молитву, крестились. Алексей, осеняя себя, чувствовал, как из образа веет тепло, переносит в грудь незримый оттиск царского лица, алой ленты, золотого нимба. Оттиск горел в груди благодатным сиянием, вызывал благоговение, нежность, слезное обожание.

— Теперь, Алексей Федорович, перед тем, как мы вкусим этих яств и отведаем пития, хотелось бы услышать ваше вразумляющее слово. — Владыка Арсений поклонился Алексею, смиренно потупил глаза, поднимая высокий, полный вина кубок. Остальные, и Алексей вместе с ними, подняли свои чаши.

Алексея охватила робость. Что мог он сказать этим многомудрым людям, чьи знания и помыслы исходили из необъятной, не поддающейся уразумению тайны. Не было слов. Но он чувствовал, как в самой сердцевине души, где наливался алый бутон, рождается таинственное побуждение, властное поощрение, заставлявшее открыть уста:

— Благодарю вас, благодарю от сердца за внимание, которое вы мне оказали. Ваша мудрость, ваша доброта, ваше драгоценное время, которое вы мне уделяете, — я не заслуживаю этого. Я, Алексей Горохов, простой человек из провинции, вдруг удостоился такой чести. Здесь присутствует недоразумение, ошибка, но я не стану ее исправлять, потому что вам, людям духовным, все виднее. Я действительно связан с Государем Императором глубокими узами, как и многие русские люди. Это узы любви, раскаяния, боли и родственной близости. Мы все наследники Царя Мученика, все провинившиеся его дети, неразумные, часто злые, во многом еще нераскаявшиеся…

Он испытывал необъяснимое воодушевление, будто говорил не он, а растущий в душе бутон. Лепестки, желая раскрыться, оказывали на его душу и разум неизъяснимое воздействие, слова сами рождались на устах, выстраиваясь в неожиданные фразы:

— Мы знаем, как трудно живет наш народ, как он болеет и мучится. Какая тяжелая и грозная у нашей любимой России судьба. Столько бед, столько крови, столько несправедливости. Но и столько побед, столько величия, столько неугасимой веры. Какая-то хворь поселилась и мутит нас, ссорит друг с другом, отвлекает от главного смысла, от главной задачи, — сделать Россию счастливой, правдивой и благодатной…

Он видел, как внимательно слушают его монахи, как вставшие у дверей служители издалека внимают ему. Оператор направил на него глазок телекамеры, которая считывала прямо с губ рождавшиеся слова. Женщина, не отрываясь, смотрела глазами, подняв золотистые брови, то ли в восхищении, то ли в мучительном сострадании, и он чувствовал их неясную общность, неразгаданную схожесть их судеб, которые вдруг коснулись друг друга, чтобы через миг навсегда расстаться.

— Ужасное убийство Царя, беззащитной Царицы, прекрасных царевен, больного и милого отрока — злодеяние, за которое надо мстить, искать потомков убийц, потомков, затеявших на Руси кровавую смуту, рубивших саблями священников, стрелявших из пушек в крестьян, кинувших за колючую проволоку лучших людей страны. Но все это так, если Царь — обычный земной человек. Но он — святой. Он — на небе. Он с неба видит виноватых и правых и всех прощает. Он взывает не к отмщению, которое продлит нашу русскую пагубу, нашу русскую смуту, а к прощению, к забвению обид, к взаимному примирению. Он, святой, спасал нас во время войны. Он, святой, спасет нас во время нашего больного и хрупкого мира…

Алексей чувствовал, как душа наполняется восхитительным светом, близким к обмороку счастьем. Женщина в лазурном платье превратилась в облако лучистого света. Кубок с темно-красным вином пламенел у глаз. Надпись «Чаша сия» была живой, струилась, приближалась к губам.

— Или, может быть, я ошибаюсь? Может быть, все не так? — слабея, боясь потерять сознание, слыша восхитительную музыку, чувствуя, как в сердце открылся алый прожектор, из которого плещет божественный свет, он пригубил чашу.

— Боже правый! — воскликнул отец Феофан. — Икона государя мироточит!

Все обратили глаза к иконе. Из нее густо, многими струями, изливалась тягучая алая влага. Из глаз, из красной перевязи, из летящего в небе ангела. В золотистом поле иконы открывались скважины, и из них начинала течь густая, как варенье, кровь, чертила на иконе длинные струи, капала на пол.

— Чудо, великое чудо! — крестился митрополит Арсений. — Вы, Алексей Федорович, были услышаны Государем. Он встретил вас, как наследника. Вы — престолопреемник. Господи Правый!

Он вышел из-за стола, низко, до земли, поклонился Алексею, так что усыпанная бриллиантами панагия коснулась пола. Монахи кланялись вслед за митрополитом. Камера снимала мироточащий образ Царя, склоненных монахов, изумленного, почти бездыханного Алексея.

Экс-президент Виктор Викторович Долголетов, он же Ромул, весь вечер провел в обществе конструктора ракетных систем, который рассказывал Ромулу о новой баллистической ракете «Порыв». Новейшая русская ракета была способна облететь вокруг земного шара и нанести удар по Америке с любого направления, в обход противоракетных установок противника. Серийное производство «Порыва» предполагалось начать к моменту возвращения во власть Долголетова, когда во всю мощь зазвучит имперский голос возрожденной России, претендующей на утраченные окраины. Америка, истощенная кризисом, окажется не способной противодействовать российской экспансии, а русское Развитие обеспечит стране современные технологии, новейшее вооружение, новые политические аргументы в международной политике.