Стивен Кинг - Ярость

Шевельнуться я не мог. Может, и не хотел. Не помню. Просто лежал и наблюдал пальцы-ветви, движущиеся по стенам и потолку, ждал, когда же Скрипящее Чудище доберется до моей комнаты и распахнет дверь.

Прошло много времени (может, час, а может — несколько секунд), прежде чем я понял, что Скрипящее Чудище заявилось не за мной. Во всяком случае, пока я его не интересовал. Оно заявилось за мамой и папой. И сейчас обреталось в их спальне, дальше по коридору.

Я лежал, наблюдая за пальцами-ветвями, и слушал. Пусть теперь я помню все довольно смутно, что-то забылось, но я ничего не выдумываю. Я помню, как от порывов ветра дребезжало стекло. Помню, как обдулся и, очень довольный, лежал в теплой мокроте. И я помню Скрипящее Чудище.

И еще, много позже, вспоминаю мамин голос, запыхавшийся, раздраженный, чуть испуганный: «Хватит, Карл! — Вновь поскрипывание. — Хватит! »

Бормотание отца.

И снова голос матери: «Мне все равно! Не можешь так не можешь! Хватит, я хочу спать!»

Так я все узнал. Я заснул, но все узнал: Скрипящее Чудище — мой отец.

Никто ничего не сказал. Некоторые не уловили сути, если она и была, в чем я не уверен. Они по-прежнему выжидающе смотрели на меня, наверное, хотели услышать продолжение.

Другие разглядывали свои руки, несомненно, в смущении. Но Сюзан Брукс прямо-таки светилась от удовольствия. Радуя меня. Я чувствовал себя фермером, который разбрасывает навоз и выращивает пшеницу.

Однако никто ничего не говорил. Я посмотрел на миссис Андервуд. Она лежала с полуоткрытыми остекленевшими глазами. Угрызений совести я не испытывал. По мне, она ничем не отличалась от сурка, которого я однажды подстрелил из отцовского карабина. По ее руке ползла муха. Я с отвращением отвернулся.

Прибыли еще четыре патрульные машины. Вдоль шоссе, на сколько хватало глаз, выстроились другие автомобили. Там собралась большая толпа. Я посмотрел на Теда. Он поднял кулаки на уровень плеч, улыбнулся, выставив вверх средние пальцы.

Он молчал, но губы его шевелились. Слово я разобрал без труда: дерьмо .

Никто не знал о нашем молчаливом диалоге. Он уже собирался заговорить, но я хотел, чтобы все это на какое-то время оставалось между нами.

И взял инициативу на себя и сказал:

— Насколько я помню, мой отец всегда ненавидел меня.

Это довольно огульное утверждение, я знаю, как фальшиво оно звучит. В нем слышатся капризность и преувеличение, за это оружие всегда хватаются подростки, если старик не дает свой автомобиль, а поездка в автокино уже обещана подружке, или грозит как следует выдрать в случае второго провала на экзамене по истории. В наш просвещенный век всем известно, что психиатрия — Божий дар несчастному, измученному анальной фиксацией человечеству, поскольку позволяет избавиться от боязни согрешить, нарушив заповеди Ветхого завета. Достаточно сказать, что в детстве отец ненавидел тебя, и ты можешь терроризировать всю округу, насиловать женщин, поджигать клубы бинго и при этом рассчитывать на оправдательный приговор.

Но есть и оборотная сторона: никто не поверит тебе, если это правда. Ты как тот маленький мальчик, который кричит: «Волк, волк!» А для него это правда. И окончательно мне это стало ясно после стычки с Карлсоном. Впрочем, не думаю, что и мой отец ранее это осознавал. Если же попытаться докопаться до истины, понять его мотивы, наверное, он бы заявил, что ненавидел меня ради моего же блага.

Пожалуй, жизнь отец воспринимал как редкий коллекционный автомобиль. Потому что и первая, и второй уникальны и незаменимы, ты поддерживаешь их в идеальном рабочем состоянии. Раз в год выкатываешь из гаража, чтобы принять участие в параде старых автомобилей. Ни капли масла в бензиновом баке, ни пылинки в карбюраторе, все гайки затянуты, ничего не болтается и не трясется. Каждую тысячу миль регулируется двигатель, меняется масло, смазывается то, что требует смазки. Каждое воскресенье корпус натирается воском, прямо перед трансляцией спортивного блока. Девиз моего отца: «Всегда готов — всегда здоров». И если птичка оставит свою отметину на ветровом стекле, надо стереть помет до того, как он засохнет.

Так строил свою жизнь отец, а я был пометом на его ветровом стекле.

Моего отца всегда отличало спокойствие. Высокий, русоволосый, с очень светлой, сразу обгорающей на солнце кожей, в чертах проглядывало что-то обезьяноподобное, однако лицо приятное, не отталкивающее. Летом, правда, оно выглядело злым, красное от солнечных ожогов, с глазами-льдинками. Когда мне исполнилось десять, отца перевели в Бостон, и мы видели его только по уикэндам. А до того, пока он служил в Портленде, он ничем не отличался от других отцов, уезжающих на работу к девяти и возвращающихся после пяти, разве что вместо белой рубашки носил хаки, исключительно с черным галстуком.

В Библии сказано, что грехи отцов падают на детей, и это, возможно, правда. Только я мог бы добавить, что на мою голову падали и грехи отцов других сыновей.

Отцу нелегко давалось командование призывным пунктом, и, я часто думаю, он с куда большей радостью служил бы на каком-нибудь корабле. Я-то точно был бы на седьмом небе от счастья. А на призывном пункте на его глазах бесценные, уникальные автомобили обращались в прах, ржавели, разваливались. Он призывал на службу многочисленных ромео, оставляющих на берегу беременных джульетт. Он призывал парней, которые понятия не имели, куда они попали, и тех, кто думал только о том, как бы поскорее закончить службу. Он призывал местных хулиганов, которым предстояло выбирать между муштрой на флоте и строгими порядками исправительной колонии. Он призывал насмерть перепуганных бухгалтеров, которых признали годными к строевой и которые всеми силами старались избежать окопов Вьетнама. И он призывал недоумков с квадратной челюстью, которых приходилось учить писать свою фамилию, потому что Ай-Кью [12] IQ — коэффициент интеллектуальности. каждого соответствовал размеру его шляпы.

А дома ждал его я, в чем-то схожий с призывниками, которые доставали его на работе. Я бросал ему вызов. И, должен заметить, он ненавидел меня не потому, что я был. Его ненависть обусловливалась другим: он не знал, что противопоставить этому вызову. Возможно, он нашел бы адекватные средства, будь я больше его сыном, а не мамы. И если бы мы с мамой этого не знали. Он так и звал меня: маменькин сынок. И, возможно, не грешил против истины.

В один из осенних дней 1962 года я решил побросать камни во вторые рамы, которые отец хотел вставить в окна в преддверии зимы. Дело было в начале октября, в субботу, и отец, как обычно, делал все обстоятельно, шаг за шагом, дабы избежать ошибок и потери времени.