Хосе Сомоса - Зигзаг

Он выключил проектор и посмотрел на студентов.

— Я мог бы продемонстрировать вам одно из уравнений Максвелла и свет ламп в хирургическом театре, где лечат какого-то человека, или волновое уравнение Шрёдингера и мобильный телефон, благодаря которому к агонизирующему ребенку приезжает врач и спасает ему жизнь. Но я выбрал пример Хиросимы, наименее оптимистичный.

Когда перешептывания стихли, Бланес продолжил:

— Мне известно, что думают или думали о нашей профессии многие физики, не только современные и не только плохие — этого же мнения придерживались Шрёдингер, Джинс, Эддингтон, Бор. Они считали, что мы занимаемся лишь символами. Шрёдингер говорил: «тенями». Многие из них полагают, что дифференциальные уравнения не есть действительность. Когда слушаешь некоторых коллег, начинает казаться, что теоретическая физика заключается в построении домиков из пластмассовых кубиков. Эта абсурдная мысль получила распространение, и сегодня люди считают, что физики-теоретики — это чуть ли не простые мечтатели, живущие в башне из слоновой кости. Они думают, что наши игры, наши домики, никак не связаны с их повседневными проблемами, с их увлечениями, их заботами или благосостоянием их близких. Но я скажу вам одну вещь, и я хочу, чтобы вы восприняли ее как основополагающее правило этого курса. Через минуту я начну покрывать доску уравнениями. Я начну с этого угла и закончу в том, и можете быть уверены, что ни один сантиметр ее поверхности не пропадет даром, потому что почерк у меня достаточно мелкий. — Кто-то засмеялся, но Бланес оставался совершенно серьезен. — И когда я закончу, вам нужно будет сделать следующее упражнение: вы должны будете посмотреть на эти цифры, на все эти цифры и греческие буквы на доске, и сказать себе: «Вот она, действительность, вот она, действительность…» — Элиса сглотнула слюну. Бланес добавил: — Физические уравнения — это ключ к нашему счастью, к нашему страху, к нашей жизни и к нашей смерти. Помните об этом. Всегда.

Он быстро шагнул на подиум, закрыл экран, взял мел и, как и обещал, начал писать цифры в углу доски. И до конца лекции не говорил больше ни о чем, кроме сложных абстракций некоммутативной алгебры и фундаментальной топологии.

Давиду Бланесу было сорок три года, он был высокого роста и выглядел подтянутым и спортивным. В волосах виднелась седина, на лбу появились залысины, но и они казались интересными. Кроме того, Элиса обратила внимание и на другие подробности, незаметные на виденных ею раньше фотографиях: на особую привычку щуриться при пристальном взгляде, на изъеденные юношескими оспинами щеки, на крупный нос, казавшийся в профиль почти смешным… Бланес был в некотором роде привлекателен, но только «в некотором роде», как многие другие люди, не славящиеся своей внешностью. На нем была нелепая одежда десантника: камуфляжный жилет, шаровары и ботинки. Голос у него был мягкий, с хрипотцой, не соответствующий его комплекции, но в нем звучала какая-то сила, какое-то желание ошеломить. Может быть, решила Элиса, это его способ защиты.

То, что Элиса накануне рассказывала Мальдонадо, было абсолютно верно, и сейчас она в этом убедилась: у Бланеса действительно был «особый» характер, даже более особый, чем у других корифеев в этой сфере. Но, с другой стороны, ему пришлось столкнуться с большим непониманием и несправедливостью. Прежде всего он был испанцем, что для амбициозного физика (и она, и все другие слушатели курса прекрасно знали об этом) было любопытным исключением и серьезным недостатком даже не из-за какой-то дискриминации, а ввиду печального положения, в котором данная наука пребывала в Испании. Те немногие достижения, которыми отличились физики испанского происхождения, были сделаны за пределами их страны.

С другой стороны, Бланес достиг успеха. И это казалось еще менее простительным, чем его национальность.

Своим успехом он был обязан неким уравнениям, густо написанным на одной-единственной странице — наука состоит из таких вот подарков, кратких и вечных. Он написал их в 1987 году, когда работал в Цюрихе со своим учителем Альбертом Гроссманном и с коллегой Серджио Марини. Они были опубликованы в 1988 году в престижном немецком журнале «Анналы физики» (там же, где более восьмидесяти лет назад появилась статья Альберта Эйнштейна об относительности) и забросили автора на чуть ли не абсурдную вершину славы, подарив ему ту самую странную известность, которую в считанных случаях приобретают ученые. И это несмотря на то, что его статья, доказывавшая существование струн времени, была настолько сложной, что лишь немногие специалисты могли ее полностью понять, и на то, что, хотя его доказательства были непогрешимы с математической точки зрения, экспериментальные подтверждения могли быть получены только через десятки лет.

Так или иначе, европейские и американские физики с восторженным удивлением приветствовали его открытие, и этот восторг просочился в прессу. Поначалу испанские газеты не особо отреагировали на это событие (чаще всего попадались заголовки типа «Испанский физик открыл, почему время движется только в одном направлении» или «По словам испанского физика, время подобно секвойе»), и своей популярностью в Испании Бланес был обязан перекручиванию, которому подверглась эта новость в менее серьезных средствах массовой информации, прямо заявлявших: «Благодаря теории Давида Бланеса Испания заняла ведущее место в физике XX века», «Профессор Бланес говорит, что наука подтверждает возможность путешествий во времени», «Испания может стать первой страной в мире, где будет создана машина времени». Все это было неправдой, но публика восприняла это с энтузиазмом. На обложках нескольких журналов рядом с фотографиями оголенных девиц появилось имя Бланеса в связи с упоминаниями о тайнах времени. Одно издание эзотерического типа продало тысячи экземпляров тематического рождественского номера, на обложке которого было написано: «Путешествовал ли Иисус во времени?», а ниже, более мелкими буквами: «Теория Давида Бланеса вызывает недоумение в Ватикане».

В это время Бланеса уже не было в Европе, чтобы радоваться (или оскорбляться): он был практически «телепортирован» в США. Он читал лекции и работал в Калтехе, престижном Калифорнийском технологическом институте, и, как бы идя по стопам Эйнштейна, в институте фундаментальных исследований в Принстоне, где такие мыслители, как он, могли прогуливаться по тихим паркам и имели время на раздумья и бумагу и карандаш для записей. Но в 1993 году, когда американский конгресс проголосовал против продолжения строительства в Ваксахачи (штат Техас) сверхпроводникового суперколлайдера, который мог бы стать самым большим и мощным ускорителем частиц в мире, роман Бланеса и США вдруг закончился по бесповоротному решению первого. В предшествовавшие его возвращению в Европу дни в прессу просочились его заявления, сделанные некоторым американским средствам массовой информации: «Правительство этой страны предпочитает тратить деньги на оружие, а не на научные исследования. США напоминает мне Испанию: это страна с очень талантливыми людьми, но с отвратительными политиками. Они не просто плохо выполняют свои обязанности, — подчеркнул он, — они отвратительны». Поскольку его критика уравнивала обе страны и их правительства, эти заявления не понравились никому и заинтересовали очень немногих.