Кристофер Дикки - Охота на «крота»

— Доблестная попытка, — отметил он, кивая в сторону упавшего минарета.

— Мы должны были хотя бы попытаться.

— Бог не хотел, чтобы она стояла.

Холодок пробежал у меня по спине.

— Возможно, ее просто не очень хорошо построили.

— Конечно, — согласился Фаридун, голос у него охрип, так как мы почти все время были вынуждены кричать. — Но они поймут все иначе. Они увидят в этом Божью волю. И будут бояться своего Бога еще больше, чем когда мечеть стояла.

— Может, и так.

— О, я почти уверен в этом. Для того Бог и нужен, чтобы бояться его. Разве нет?

Ливень низвергался порывистыми потоками воды, громко стуча по брезенту. В воздухе вокруг нас образовался туман из брызг, а вода продолжала размывать находившиеся перед нами развалины. Фаридун зашел в дом, я последовал за ним.

— Ты говоришь о богобоязни? — продолжил я разговор.

Он покачал головой.

— Благоговейный страх — это то, что ты испытываешь перед чем-то настолько чудесным, или ужасным, или великолепным, что одни только мысли об этом полностью подавляют тебя. — Фаридун улыбнулся своей едва заметной улыбкой. — Например, Бог, пославший дождь, чтобы разрушить эту мечеть и одолеть всех людей, пытавшихся ее спасти. Знаешь, созидание и разрушение внушают благоговение. Но разрушать, конечно, легче. — Фаридун кивнул в сторону обрушившейся мечети. — Даже возводя здание вроде этого, люди хотели показать испытываемое ими благоговение… материализовать это чувство собственными руками, чтобы получить хоть какую-то власть над ним и причаститься им.

— Да, — согласился я.

— Подумай о памятниках мировой культуры, созданных благодаря богобоязни. Египетские пирамиды, огромные готические соборы, эти гигантские будды в Бамиане, взорванные последователями «Талибана». Все они были созданы, чтобы внушать страх и благоговение. — Он закашлялся и вытер тыльной стороной ладони брызги дождя с лица. — Они создавались на пределе возможностей человеческого общества. И даже выходили за пределы возможностей. Они выглядели так, словно их строило не одно поколение. Никто из увидевших конечный результат не знает, как они выглядели в начале строительства. Эта мечеть была не такой грандиозной, но она все-таки стояла здесь, — он посмотрел в сторону опустевшего лагеря, — она была создана на пределе возможностей здешнего общества.

— Да, — сказал я. — Здо́рово!

— Да. «Здо́рово». Стоит поразмышлять о таком понятии, как священный трепет. Разве не этого хотел бен Ладен? Подумай об этом. Он видел мир, где не только Аллах, но и Америка вызывала трепет. — Фаридун практически выкрикнул слово «Америка». — В Америке было все для всех, бесплатные красотки и деньги из воздуха. — Он рассмеялся. — Это было похоже на сон для плохих людей и на кошмар для хороших. А как выглядит величайший символ Америки, вызывающий благоговение перед ней? Во всей Америке не было соборов более грандиозных, чем небоскребы Нью-Йорка. И нет более очевидного символа американской силы, чем Пентагон. Но они оказались такими уязвимыми! Стоит поразить их, и благоговение перед Америкой испарится! Оно вернется туда, где ему и положено быть, к Богу. — Он забрал у меня испачканное песком полотенце и вытер им лицо. — Можешь представить, что думал по этому поводу бен Ладен.

— Да, представляю, — ответил я.

Фаридун грустно улыбнулся.

— Если бы я был американцем, — продолжил он, — я бы очень крепко задумался о природе благоговения. Потому что в конечном счете именно это может защитить.

Кабул капитулировал, и я уснул, положив под ухо радиоприемник. Три часа спустя я проснулся в том же положении, по-прежнему слушая его. В Кабуле был рассвет, и на улицах никого не было. Войска «Талибана» исчезли из столицы Афганистана, а я лежал и смотрел в африканскую ночь широко открытыми глазами. Дождь прекратился. Я выключил радио и вдруг понял, что впервые за несколько дней в поселке было тихо. Через час муэдзин призовет верующих на молитву к развалинам мечети.

Кто-то крался мимо нашего дома. Едва различимый силуэт проскользнул в темноте. Он двигался неторопливо и, словно призрак, не издавал ни звука. Потом исчез. В последнее мгновение, пока я еще видел его, я заметил, что у него было ружье. Спрыгнув с кровати, я припал к двери. Я ждал, как охотник в засаде, но не мог последовать за ним в темноту. Постепенно в предрассветном сумраке стали проступать очертания места событий: наша мастерская, припаркованный перед ней «лендровер». Но никто так и не появился, пока не пришел старый муэдзин, чтобы пропеть «Аллах акбар».

Я проверил комнату Кэтлин. Через дверь я слышал ее легкое дыхание. Будить ее необходимости не было. Радио было выключено, поэтому она будет спать еще какое-то время. В последние минуты перед восходом солнца небо было серебристым, чистым и ясным. Земля под ногами все еще сохраняла мягкость после дождя. Я пошел по следам босых ног в сторону палатки беженцев, затем — к длинному узкому сортиру, где сотни следов отпечатались вокруг воняющей аммиаком слизи из дерьма и мочи. Если он направился обратно в лагерь или прошел через него, то я его потеряю. Обойдя лагерь по периметру, я обнаружил еще с дюжину следов. Некоторые из них были женскими и детскими, другие — мужскими. Я сделал еще один, более широкий круг. И опять слишком много следов. Но только одна пара принадлежала бегущему человеку — передняя часть стопы была вдавлена в землю сильнее, а расстояния между следами — намного больше. Лучи восходящего на востоке солнца ударили мне в лицо. Следы вели к границе.

Когда я попытался идти след в след, то пришел к выводу, что у нас с ним ноги одинаковой длины. Незаметно для себя я стал ускорять шаг. Он перемещался по красной земле быстро и уверенно. Я двигался намного осторожнее. Он передвигался зигзагами, выбирая наиболее твердые участки все еще влажной земли, не замедлял шаг и ничего не искал. Он часто здесь бывал, хорошо изучил местность и знал, куда идти.

Под ногами стали появляться ярко-зеленые стебельки травы. С первым теплом жизнь стала пробиваться на поверхность. Попадались даже мелкие цветы. Я подумал, что пчел это обрадует. На три мили от лагеря не осталось даже намеков на деревья или кустарники. Их давно выкорчевали и сожгли. Только после того, как я, пробежав примерно сорок минут, оказался на расстоянии пяти миль от лагеря, появились торчащие кое-где кусты и стали попадаться группы женщин в черных платках, собиравших хворост. Они, наверное, вышли еще затемно. Надо было проделать значительный путь, чтобы набрать хворост для огня и приготовить еду. Выбора у них не было, а поскольку за последнюю неделю не было изнасилований, они немного осмелели.