Уоррен Мерфи - Доллары мистера Гордонса

Затем, держась левой рукой за подоконник, он выбрался за окно, повис, примеряясь, и отпустил руку. Скользнув вниз, он уцепился за подоконник на тринадцатом этаже, влез в комнату и, выглянув из окна, посмотрел на крупное, обрамленное сединами лицо, которое постепенно наливалось багровой краской.

Обладатель лица был в полном сознании.

— Доброе утро, судья Мантелл, — сказал Римо. — Я представляю группу заинтересованных граждан, которые желают обсудить ваш подход к правосудию и юриспруденции.

— О-о-о!.. Тельма! — выдавил, задыхаясь, судья.

— Тельма спит этажом выше, а вы висите над тринадцатью этажами пустоты. От падения вас удерживает упаковочная лента, привязанная к лодыжкам. Ну, а я, между прочим, специализируюсь на разрезании упаковочных лент.

— Что?! Прошу, не надо!.. Нет!.. Не надо!..

— Наша группа хочет вас поздравить с тем, как лихо вы выносите приговоры. А вернее сказать — с тем, как вы их не выносите. Общественностью было отмечено, что за последние два года вы председательствовали при рассмотрении в суде ста двадцати семи дел, связанных с изготовлением и распространением наркотиков. Но только двое из обвиняемых были признаны виновными, да и тем вы дали срок условно, заявив прессе, что не допустите давления со стороны общественности, требующей осудить якобы невиновных. Я прав?

— О-о-о!.. Да... Помогите мне!

Руки судьи Мантелла потянулись к подоконнику. Римо помешал судье.

— Лучше не надо, — сказал он, — лента может соскользнуть.

— О, Боже! Нет!..

— Боюсь, что да. Вернемся к более важным вещам. Вскоре вам предстоит разбирать дело обвиняемого по имени Джозеф Боско или Биско, или что-то в этом роде. На имена у меня плохая память. Ему полагается пожизненное заключение, поскольку один молодой пуэрториканец, арестованный за торговлю наркотиками, признал в нем главного поставщика.

— Но улики недостаточны, — простонал Мантелл.

— Более чем достаточны, — сказал Римо и слегка толкнул пальцем в подбородок судьи Мантелла.

— Но это же верное пожизненное заключение! — забормотал Мантелл. Без права обжалования или амнистии. Я не могу выносить такой приговор, основываясь только на показаниях какого-то мальчишки.

Римо толкнул Мантелла снова, на этот раз сильнее. Тот закачался над пустотой, словно маятник, а на голубых пижамных брюках начало расплываться мокрое пятно. Оно быстро перешло на куртку, и вот уже светлая струйка побежала по шее и ушам судьи Мантелла, нырнула в волосы и — капля за каплей — полетела вниз.

— Судя по тому, что адвокат этого Боско или Биско заявил, что его подзащитный отказывается от суда присяжных, они уже уверовали в вас, сказал Римо. — А теперь скажите мне: разве судья, такой состоятельный, как вы, который может позволить себе жить на Парк-авеню, не обладает достаточным опытом, чтобы определить, кто виновен, а кто нет?

— Согласен, согласен, этот мерзавец виновен как смертный грех, выдохнул судья Мантелл. — Отпустите меня, прошу вас. Виновен, виновен, виновен...

— Хорошо. Теперь делайте так, как я скажу. Я хочу, чтобы вы навсегда запомнили одну картину. Советую вспоминать ее каждый раз, когда у вас будет дело, связанное с героином, и кто-то предложит вам очередной толстый конверт, которые вы так любите. Я уверен, что вам предстоит еще не раз ее вспомнить, поскольку добрая половина предстоящих крупных судебных разбирательств в этом городе по делам, связанным с героином, уже вписаны в ваш календарь. А теперь поднимите-ка голову, господин судья.

Судья Мантелл прижал подбородок к груди.

— Нет, не так. Наоборот, назад, подтяните затылок к спине.

Судья повиновался.

— Откройте глаза.

— Я не могу...

— Сможете.

— О, Боже! — простонал судья Мантелл.

— Если я вас сейчас отправлю вниз, ваша смерть будет несравнимо более легкой, чем смерть тех, кто погибает от белого порошка, — сказал Римо и слегка дернул за ленту. Руки Мантелла безвольно повисли, он потерял сознание. Римо втащил его в комнату, сорвал ленту, помассировал заплывший жиром позвоночный столб, чтобы привести судью в чувство, и помог встать на ноги.

— Я на всю жизнь запомню этот переулок там, внизу, и то, как я смотрел на него сверху, — сказал, тяжело дыша, судья.

— Вот и прекрасно, — сказал Римо.

— Но мне, вероятно, осталось жить не слишком долго. Ко мне приставлен некто по имени Дон, телохранитель, а точнее — палач.

— Я знал, что вас охраняют, — сказал Римо, — потому и не пошел через парадный вход.

— Он следит, чтобы я не наделал ошибок, — пояснил Мантелл. Политика кнута и пряника. Деньги — пряник. Дон — кнут.

— У него, видимо, отдельная комната в вашей квартире?

— Точно, — подтвердил, весь дрожа, судья Мантелл.

— Дышите глубже, — посоветовал Римо. — Я сейчас вернусь. Старайтесь дышать так, чтобы легкие доставали при вдохе до самой спины. Я бы не хотел, чтобы вы умерли от шока теперь, когда вы, так сказать, встали на путь истинный. Постарайтесь представить себе, что ваши легкие соединены с позвоночником.

Тучный судья в пропитанной мочой пижаме задышал так, как было велено, и, к своему удивлению, почувствовал, что страх уходит. Он даже не заметил, как худощавый молодой человек вышел из пустой квартиры, расположенной этажом ниже квартиры Мантелла. Судья радовался, что с каждым глубоким вздохом все дальше отступает переполнявший его ужас, и не следил за временем. Ему показалось, что лишь секунду назад молодой человек был еще здесь, потом вышел и вот он уже возвращается, толкая вперед здоровенного верзилу — на целый фут выше и на добрую сотню фунтов тяжелее его самого. Худощавому, судя по всему, совсем не трудно было тащить тяжеловеса: на его лице была написана скука и ничего больше.

— Это Дон? — уточнил Римо, держа одну руку на плече, а другую на загривке пленника.

— Да, — подтвердил судья Мантелл. — Он самый.

— До свидания. Дон! — Римо швырнул его в окно.

Разведя ноги в стороны, Дон попытался зацепиться ими за стену по обе стороны окна, но в его пояснице что-то хряснуло, громадное тело, переломившись, сложилось вдвое, ступни достали до плеч, и Дон вылетел за окно.

— Надеюсь, теперь вы не забудете, кто мы и что от вас требуется, сказал Римо человеку в мокрой пижаме.

Судья отправился к себе, а Римо пошел в ванную, чтобы отмыть лицо и руки от черной краски. Снял черную рубашку, вывернул ее наизнанку и надел снова. С изнанки рубашка оказалась белого цвета. Вышедший из квартиры человек в белой рубашке и черных брюках сбежал, насвистывая, по лестнице с тринадцатого этажа и, выходя на улицу, бодро пожелал швейцару доброго утра.

Он возвращался в гостиницу пешком, что выглядело как утренний моцион по Парк-авеню. Войдя в свое временное обиталище — номер в гостинице «Уолдорф Астория», — он усердно проделал утреннюю зарядку, так что даже запыхался.