Уоррен Мерфи - Смертельный ход

– Вызвать репрессивную силу, контрсилу, порождающую опасность и неприятности?

– Не умничайте, Пелхэм. Я истекаю кровью. Идите и вышвырните отсюда этих подонков. Если у вас есть оружие – стреляйте. Прикончите этих мерзавцев.

Римо подошел к окну. Семеро хулиганов явно готовились к нападению. Они могут ворваться в кабинет Брюстера и уничтожить или повредить архивы и бумаги, а это, без сомнения, отрицательно скажется на работе Форума. Придется выходить и работать при свидетелях.

– Прошу прощения, – сказал он Брюстеру, – я сейчас.

Толкнув дверь, Римо вышел наружу и, помедлив, еще раз напомнил себе, что несмотря на затянувшуюся готовность, нельзя ни в коем случае ошибиться и ненароком пристукнуть кого-то из хулиганов.

Главарь воспринял секундное замешательство как проявление страха.

– Иди сюда, ты, гомик! – крикнул он.

Римо подошел поближе, рассчитывая дистанцию, и остановился точно в одном метре и пяти сантиметрах от главаря – на расстоянии, оптимальном для удара ногой по коленной чашечке.

– Вы меня звали, сэр? – почтительно спросил он у мистера Под-Два-Метра. Шестеро бандитов выстроились в ряд позади главаря. В руках у них (слева направо) были: цепь, монтировка, нож, цепь, цепь и нож.

Главарь продолжал позировать, угрожая самим своим видом, ростом и весом.

В дальнем углу двора Рэтчетт тайком мастурбировал, засунув руки в карманы брюк. Никто из его коллег этого не замечал, взоры всех были устремлены на Римо.

– Да, я звал тебя, пидор. Как тебе это нравится?

– Что нравится, сэр?

Римо прижал к туловищу правую руку, слегка повернув ладонь вперед. Когда в бой вступит второй эшелон противника, можно будет пустить в дело ногти, ими очень сподручно выбивать глазные яблоки.

– Ты – педераст. Ты мухлюешь при игре!

– Совершенно верно, сэр, – сказал Римо и слегка согнул левый локоть. Локоть должен попасть точно в нос: пара сантиметров ниже – и удар может оказаться смертельным.

– Ты любишь причинять людям беспокойство!

– Истинная правда, сэр, – сказал Римо и, выпрямив ладонь левой руки, слегка согнул большой палец, словно взводя курок револьвера.

Мистер Под-Два-Метра почувствовал замешательство.

– Ты – педик, – настаивал он на своем.

– Что же, сэр, – сказал Римо. – Наша беседа доставила мне истинное удовольствие, но у меня, к сожалению, много дел. Разве что вы хотите еще что-нибудь сказать.

– Ты – педераст. Гомик. Голубой. Тебе нравится быть таким?

Мистер Под-Два-Метра был в явном замешательстве. Что ж, пора заканчивать эту бессмыслицу.

– Нет, не нравится, – сказал Римо. – А знаешь, что мне нравится?

– Что?

– Выслушивать оскорбления от таких засранцев, как ты. Это оправдывает все те болезненные вещи, которые я собираюсь сейчас с тобой проделать. С тобой и с этим дерьмом, вьющимся вокруг тебя, как мухи вокруг свинячьей задницы.

В крайнем возбуждении Рэтчетт прямо-таки вцепился в свой член.

– Мне надоело смотреть на твою рябую морду и слушать блеяние, которое ты считаешь человеческой речью. Шагни вперед на один дюйм, и я сделаю так, что ты никогда больше не сможешь ходить без неприятных воспоминаний обо мне. Давай. На один дюйм.

Главарь засмеялся, дружки – нет. Они выжидали. Их молчание кричало и обвиняло. В полном расстройстве главарь сдвинулся на дюйм вперед и наткнулся на что-то очень быстрое, что, как ему показалось, вонзило нож в коленную чашечку. Потом – рывок, он увидел небо, потом что-то треснуло, он снова увидел небо, а затем оно потемнело, стало черным, и все кончилось.

С его дружками Римо обошелся достаточно мягко.

Ногти правой руки взяли на себя заботу о глазных яблоках хозяев цепи и ножа справа. Локоть успокоил держащего цепь слева. Римо остался доволен: нос был сломан очень точно, как учили, и удар пришелся прямо в цель, а не ниже, по потенциально опасной для жизни верхней губе. Ребро ладони левой руки со звонким стуком, словно бейсбольная бита, встретилось со лбом обладателя монтировки, второго слева. Он рухнул наземь, словно куча тряпья.

Нет, так дальше не пойдет. Пятеро уже на земле, а он так и не сдвинулся с места. А остались только нож и цепь в центре.

Взмахни Римо руками и крикни «Бу-у!», они бы тут же сбежали. Но Римо не хотел, чтобы разборка выглядела легкой. Он шагнул назад, провоцируя нож и цепь на атаку, и завертелся между ними, делая выпады, ставя блоки, создавая у наблюдающих впечатление, что отбивается с трудом. Но потом ему стало вдруг наплевать на зрителей, и Римо раздробил обоим хулиганам барабанные перепонки.

Семеро бандитов стонали на гравии. Рэтчетт испытывал оргазм, Брюстер готов был завопить от благодарности, а Римо держался за голову, потому что, набрав немного крови на ком-то из семерых, хотел представиться раненым. Затем сосредоточился на собственных кровеносных сосудах, стараясь ускорить кровообращение мыслями об огне, жгучем солнце, высасывающем из тела все соки. И, наконец, добился того, что на лице выступил пот.

– Люблю тебя, люблю! – вскричал Рэтчетт и скрылся в своем коттедже, чтобы, по рассуждению Римо, переменить трусы.

– Эдот еще шевелитза, – прогундосил Брюстер сквозь расквашенный нос. – Здукди его или сделай что-дибудь.

– Сами стукните, – отвечал Римо.

– Мде дужен доктор, – сказал Брюстер и скрылся в коттедже.

За исключением главаря банды, который, очнувшись, обнаружил, что его колено превратилось в желе, остальные мотоциклисты сумели убраться без посторонней помощи. Мистера Под-Два-Метра они увезли с собой.

Тут произошло нечто удивительное. Сотрудники Брюстер-Форума, эти лица на фотографиях, эти новые интеллектуалы, как школьники столпились вокруг Римо, засыпая его поздравлениями. И Ферранте. И Шултер. Тренер по шахматам пробурчал что-то вроде «сыграем когда-нибудь».

Но Римо не обратил на них внимания. Он искал глазами ту, которой здесь не было, – черноволосую красавицу, исчезнувшую в крайнем коттедже сразу же, едва закончился бой.

Был полдень, и Римо, как обычно, набрал телефонный номер в Чикаго, по которому всякий желающий в любое время мог прослушать проповедь. Сегодня преподобный отец Сминстершуп читал Псалмы.

Сотворение мира означало отсчет времени до начала операции. Экклезиаст оставлял Римо одни сутки на завершение задания. Второзаконие приказывало отказаться от всех планов, просто перебить ученых и убираться восвояси.

А Псалмы означали еще один день максимальной готовности. Римо путешествовал по долине смерти, где нельзя было ни расслабиться, ни дать схлынуть напряжению, ни восстановить уходящие силы. С каждым днем усиливался спад физического и психологического состояния. Если бы Римо сейчас попробовал исполнить «падение по-кошачьи», то попытка закончилась бы не стуком ног об пол, а, скорее всего, сотрясением мозга.