Уоррен Мерфи - У последней черты

Римо нахмурился и посторонился.

– Видите ли, – начал нараспев Чиун, – не в американских традициях нанимать ассасина. Они не верят в ассасинов, но им был нужен верный человек.

И тогда ко мне явился посланец. Он категорически заявил, что ассасина нанимать не станет. Ему был нужен учитель Синанджу, чтобы подготовить собственного ассасина. Нас не устроит Мастер Синанджу, твердил этот человек, – его звали Макклири, – нам нужен белый ассасин, потому что ему предстоит работать тайно. Он должен быть незаметен среди других белых.

И тогда я сказал этому Макклири, что Мастер Синанджу имеет больше веса, если он служит при монаршем дворе. Стоит вашим врагам узнать, что на вас работает Мастер Синанджу, и они почернеют от злости. Тайно работают одни грабители. Но, конечно, таких тонкостей ему было не понять. И это совершенно естественно – ведь он был белый человек, к тому же из страны, которой никогда не служил ни один Мастер Синанджу, поскольку Америка молодая страна, всего двухсот лет от роду. Белолицый Макклири настаивал на строжайшей секретности, и я сказал ему, что гарантией того является не цвет кожи ассасина, а его мастерство. И все же он стоял на своем. Он говорил, что ассасину, которого я должен для них обучить, предстоит самому отыскивать своих жертв. – Жители Синанджу опять посмеялись над странной логикой американцев. – И я сказал ему, что определять жертву должен только император, а дело ассасина – карать. Это старо как мир. Король не убивает, ассасин не правит.

То были тяжелые времена. Работы не было совсем. Кое-кто из вас, наверное, еще помнит: опять пошли разговоры о том, чтобы отсылать младенцев назад, в море. И я, к величайшему своему стыду, взялся за это позорное дело. Я согласился подготовить для Америки белого ассасина, но прежде оговорил условие, что американский ассасин не станет в будущем отбивать хлеб у любого из следующих Мастеров Синанджу. – Селяне одобрительно закивали. – Однако вместо ребенка мне подсунули в ученики взрослого мужчину, – насмешливо продолжал Чиун. Раздался смех. – И вместо корейца – белолицего. – Смех усилился. – Но виданное ли дело? – Чиун вновь придал лицу серьезное выражение, – этот белый, несмотря на то, что питался мясом, оказался крепок телом. Этот белый, при его длинном носе и нескладной походке, был добр сердцем. Я дал ему первые уроки, и этот белый оказался благодарным учеником. Он сказал: «Я – всего лишь ничтожный белый, но если ты научишь меня всем премудростям Синанджу, я буду твоим верным последователем до конца своих дней и никогда не устану возносить тебе хвалу, о великий!»

– Вот уж враки, – проворчал Римо.

Чиун легонько пихнул его локтем под ребро.

– И я сказал этому белому, человеку, по рождению стоящему ниже любого корейца: «Я сделаю это, потому что подписал контракт, а контракты для Синанджу священны». А надо сказать, что контракт, который я подписал, был необычен. Ни один Мастер Синанджу еще никогда не заключал такого странного контракта. Этот контракт не только предусматривал, что я обучу своего ученика искусству Синанджу – что я добросовестно исполнил, – но также и то, что если этот белый будет вести себя неподобающим образом, если он подведет своих белых начальников или оскорбит Дом Синанджу неправильной осанкой или плохим дыханием, то Мастер Синанджу получает полномочия и должен будет счесть своим долгом избавиться от этого белого как от ненужного хлама.

Все посмотрели на Римо.

– А как же еще поступить с непокорным белым? – сказал Чиун и всем своим видом дал понять, что пора смеяться.

Все засмеялись.

Римо зарделся.

Чиун опять посерьезнел.

– Но по мере того, как шли дни тренировок, я обнаружил удивительную вещь. – Для пущего драматизма Чиун выдержал паузу. – Мой белый ученик принял Синанджу! Не только своим нескладным телом или неразвитым умом, но и сердцем. И тогда я понял, что этот белый, при всей его жалкой внешности и ничтожных умениях, в сердце своем является корейцем. – При этих словах кое-кто из присутствующих демонстративно сплюнул себе под ноги. – Сердцем он кореец! – повторил Чиун. – Это было чудо! Потеряв уже всякую надежду на воспитание настоящего наследника Дома Синанджу, я вдруг обрел его в лице белого! И я учил и учил его, долгие годы внушая великие истины и стирая из его сознания те презренные навыки, которыми наделила его ничтожная страна, и дожидался своего часа. Теперь этот час пробил! Я представляю вам своего приемного сына Римо!

Жители Синанджу ответили ледяным молчанием. Под взглядом бесчисленных глаз Римо поежился.

– Скажи им, – прошипел Чиун.

– Что?

– Скажи о нашем решении. Скорей, пока толпа еще нас слушает!

Римо шагнул вперед.

– Я горжусь тем, что принадлежу к Синанджу, – просто сказал он.

Опять ледяное молчание.

– Я благодарен Чиуну за все, что он мне дал.

Никакой реакции.

– Я люблю его.

Лица женщин несколько смягчились, зато мужчины ожесточились еще больше.

Римо раздирали сомнения.

Чиун схватился за сердце.

– Я ничего не слышу, – прошептал он. – Я сейчас упаду в обморок!

– И я хочу вам сказать, что готов взять на себя все обязанности следующего Мастера Синанджу, – неожиданно для себя самого добавил Римо.

И тогда толпа возликовала. Все повскакали и стали приплясывать. Люди в ритуальных костюмах закружили вокруг Римо, как около новогодней елки.

Перед Римо то и дело возникал танцор в маске дракона.

– Что за чушь, – сердито сказал Римо. – Пока я не пообещал, что буду их содержать, они меня и знать не хотели.

– Они просто ждали, пока ты докажешь свою принадлежность к корейской расе, – пояснил Чиун. – И ты это сделал. Я горжусь тобой!

– Бред собачий! – сказал Римо и решительно зашагал прочь.

Чиун окликнул его, но Римо уходил, выражением лица заставляя толпу расступиться – всех, кроме танцора в маске дракона, который следовал за ним на почтительном расстоянии, больше не танцуя, но двигаясь тем не менее весьма странным образом.

Чиун опять опустился на трон.

– Что случилось? – спросил хранитель Пульян.

– Ничего, – ответил Чиун. – Он так ждал этого величайшего момента в своей жизни! Его просто захлестнули эмоции. – Но в глазах Чиуна стояла боль. – Пожалуй, церемонию посвящения надо на несколько дней отложить, – с сомнением произнес он.

Римо вышел из селения и, не разбирая дороги, зашагал куда глаза глядят.

В последние месяцы его преследовало желание отыскать своих настоящих родителей, которые бросили его еще в младенчестве. Найди он их – он бы, по крайней мере, знал, кто он есть на самом деле. Вопрос этот казался ему тогда необычайно важным. Но теперь, когда Чиун был при смерти, а Римо оказался перед дилеммой, кому присягнуть на верность в своем сердце Америке или Синанджу, – вопрос происхождения отошел на второй план.