Уоррен Мерфи - В руках врага

— Только ты, — ответила Людмила.

— Почему?

— Потому что ты американский шпион, убийца, кро...

— Погоди. — Римо наклонился вперед, и его губы почти коснулись правого уха шофера. Он протянул обе руки, тронул пальцами косточки за его ушами, слегка нажав на них, и сказал: — Это ненадолго — я хочу кое-что сделать с твоим слухом.

Шофер обернулся и проговорил на ломаном английском:

— Не слыхать ничего. Что-то сломалось с моими ушами.

Римо довольно кивнул и откинулся на спинку. Шофер чесал то правое, то левое ухо, пытаясь восстановить слух.

— Так что ты говоришь?

— Что ты американский шпион, убийца, кровожадный зверь.

— А ты? — спросил Римо.

— Я русская шпионка, меня послали убить тебя.

— Я могу выбрать способ смерти? У меня на этот счет есть блестящая идея.

— Только если это будет медленная и мучительная смерть, — ответила Людмила Чернова.

— Необычайно медленная, — сказал Римо. — Но я не боюсь боли.

— Плохо, американец. Тебе суждено испытать ужасную боль.

— Почему ты меня не боишься? — спросил Римо.

Людмила глубоко вздохнула, и блестящая ткань ее костюма забликовала. Даже сейчас, когда она сидела, ткань плотно облегала ее фигуру, повторяя каждый изгиб тела. Людмила была настолько совершенна, что казалась чем-то сверхъестественным.

— Все вы, американцы, дураки, — повторила она. — Вы никогда не обидите женщину. Ковбойский менталитет. Видала я все эти фильмы.

— Я и женщин убивал, — как бы между прочим заметил Римо.

— Это потому, что ты неразборчивый мясник, — сказала Людмила. — Все американцы такие. Вспомни Вьетнам. Вспомни всех этих Джонов Уэйнов. Вспомни Джина Отри. Вспомни Клинта Вествуда.

— Ладно, — сказал Римо. — Теперь, когда я знаю, что ты меня ненавидишь и собираешься убить, я могу рассчитывать на исполнение последнего желания?

— Только если оно не подрывает основы нашего государства.

Было решено, что завтрак не подорвет основ государства, и Римо попросил шофера остановиться у ближайшего кафе.

Но шофер продолжал крутить баранку, пока Римо не подался вперед и не нахал большими пальцами на его заушные косточки. Лицо шофера просветлело с возвратом к нему слуха, и он внезапно услышал шум транспорта на утренних парижских улицах: урчание моторов, гудки клаксонов, визг тормозов. В Париже самое безалаберное в мире движение, создаваемое водителями, которых постоянно мучает похмелье.

— Остановите здесь! — повторил Римо.

Они с Людмилой позавтракали в уличном кафе под зонтиками — ничего красивее этих ярких зонтов Римо не видывал в своей жизни, — за столиком с грязной скатертью — ничего прекраснее этой грязной скатерти Римо не видывал в своей жизни, — под ярким утренним солнышком, которое благодаря галльской изобретательности вознеслось на небесную твердь под таким углом, что заглядывало сразу под все зонты и слепило глаза посетителям. И, как решил после долгих раздумий Римо, ничего более прекрасного, чем это ослепительно яркое утреннее солнце, он в жизни своей не видывал.

В отличие от большинства русских туристов, которые, попав на Запад, набрасывались на еду, точно Россия была гигантским пустым холодильником, Людмила заказала себе только фрукты со сливками. Римо потягивал минералку и ковырял вилкой пареную брюссельскую капусту.

— Эй, американец! — сказала Людмила, поднося ко рту Римо клубничку. — Попробуй.

— Спасибо, не хочу.

— У вас в Америке этого нет, — подначивала она его.

— Есть, но я их не ем.

— Может, тогда яйцо? Хочешь, я закажу яйцо всмятку?

— Не надо.

— А, понятно. Ты не ешь ни клубники, ни яиц. Это твой главный секрет?

— Какой секрет?

— Секрет твоей мощи, благодаря которой ты победил наших лучших людей.

— Нет.

— Хм, — сказала Людмила и отправила ягоду себе в рот — Тогда это минеральная вода?

Римо покачал головой.

— В чем же тогда заключается твой секрет?

— Достойная жизнь, чистые помыслы и благородные побудительные мотивы. Не то что у твоих дружков на противоположной стороне улицы.

— Где? — спросила она, удивленно улыбаясь. Это была одна из четырнадцати ее наиболее удачных улыбок, выражавшая невинное удивление.

— Да вон там, — ответил Римо, мотнув головой через правое плечо.

На другой стороне узкою переулка стояли двое одинаково одетых мужчин: синие костюмы с пузырящимися на коленях брюками, коричневые ботинки, белые рубашки и черные галстуки. На головах у обоих были нахлобучены шляпы с красным — в угоду упадочной парижской моде — перышком за ленточкой.

Людмила оглядела их так, точно она была мясником, обследующим подозрительно позеленевшую голяшку.

— Ну и мужланы, — сказала она.

Оба мужлана флегматично взирали на рассматривающих их Римо и Людмилу, пока до них наконец не дошло, что это не они ведут наблюдение, а за ними наблюдают, и они тотчас начали лихорадочно шаркать ногами, прикуривать и всматриваться в несуществующие самолеты в поднебесье.

— Мне кажется, их маскарадные костюмы превосходны, — заметил Римо. — Никому ведь и в голову не придет, что они не парижане, верно?

Людмила откинула голову и продемонстрировала очередное из четырнадцати ее совершенств — непринужденный смех с оттенком превосходства. Римо почувствовал, как трепещет его душа, и еще больше влюбился, заметив длинный ровный изгиб ее словно лебяжьей, но сильной шеи. Это случилось в то мгновение, когда лицо Людмилы было воздето к небу, куда летел ее беззаботный смех.

Гарсон принес счет, и Людмила пожелала оплатить его сама.

— Матушка-Россия не признает благотворительности, — заявила она Римо и строго подняла бровь, не признавшись, впрочем, что это был первый в ее жизни счет, который она оплатила сама.

Людмила аккуратно отсчитала франки и вложила банкноты в руку нависшего над ней официалы, который, невзирая на раннее утро, был одет в смокинг и держал в руке серебряный подносик.

— Вот, — сказала она, глядя ему прямо в глаза. — Сдачи не надо.

— Мадам, конечно, кое-что забыла, — сказал официант, скользнув взглядом по банкнотам.

— Нет. Мадам ничего не забыла.

— О, но чаевые!

— Чаевых не будет! — отрезала Людмила. — Официант получает зарплату за свою работу. Его труд оплачивает работодатель, и не клиент. Почему я должна платить вам то, что ваш наниматель считает возможным вам недодавать?

— Трудно свести концы с концами на жалованье официанта, — сказал тот, все еще силясь улыбнуться, по его губы упрямо поджимались тонким серпом.

— Если вам так уж хочется разбогатеть, вероятно, следует избрать себе иную профессию, — заметила Людмила.

Глаза официанта сузились, но улыбка так и не появилась.

— Возможно, вы правы, но мой пол не позволяет мне избрать карьеру куртизанки.