Уоррен Мерфи - Вторжение по сценарию

Чиун вчитывался в содержимое папки молча. Морщинистые черты его лица словно застыли, живыми казались лишь глаза, перебегавшие со строчки на строчку. Закончив, он поднял помрачневший взгляд на своих товарищей.

– Теперь все ясно, – заявил Чиун, захлопывая папку. – Нельзя медлить ни секунды. Мы должны сейчас же отправляться в город.

– Что случилось? – спросил Билл Роум.

– Объясню по дороге.

– Я тоже еду, – вступила Шерил.

– Не обижайся, но на этот раз никаких скво, – мягко проговорил Роум. Это мужская работа.

– У меня такое же право сражаться с этими ублюдками, как и у вас, вскричала Шерил. – Это мой город, Санни Джо, а не твой. Ты, черт побери, всего лишь индеец из резервации, а Чиун даже не американец. А там убивают мою семью и моих друзей. Я не могу сидеть, сложа руки.

Билл Роум взглянул на Чиуна.

– По-моему, у малышки довольно сильные аргументы.

– Тогда идем, – кивнул Чиун. – Сейчас для нас самое главное – скорость.

Рождественским утром рассвет, точно стыдливый румянец, начал окрашивать в розовое восточное побережье. Повинуясь вращению планеты, дневная граница смещалась по суше, словно ускользающая тень.

Самой последней встречала рассвет Калифорния. А на военной базе Касл был получен приказ готовить к взлету бомбардировщик Б-52, выбранный для выполнения операции «Адское пекло».

Капитан авиации Уэйн Роджерс получил задание в запечатанном конверте.

Побледнев, он повернулся к своему напарнику.

– Что ж, похоже, свершилось.

Огромный самолет выкатился из ангара на взлетную полосу. Роджерс двинул рукоятку от себя, и казавшаяся неуклюжей стальная птица заскользила вперед, набирая скорость для взлета.

Мимо них промелькнули несколько К-135, самолетов-заправщиков. На этот раз они нам не понадобятся, подумал Роджерс. Хотя конверт еще не был распечатан, капитан знал, что станет их целью.

Бомбардировщик взмыл в воздух и лег на правое крыло, разворачиваясь, не в сторону океана, а к суше, вглубь страны. Набрав контрольную высоту и выровняв самолет, Роджерс кивнул напарнику, который разорвал конверт.

– Это Юма, – хрипло проговорил тот.

– Боже, спаси и сохрани, – пробормотал капитан Роджерс.

Он постарался сосредоточиться на показаниях приборов, мигавших разноцветными огоньками, словно рождественская елка. То и дело они расплывались у капитана перед глазами, и он подумал, что зрение уже начинает его подводить, но внезапно понял, что это просто слезы.

– Счастливого рождества, Юма, – горько проговорил Роджерс. – Погоди, скоро ты узнаешь, что припас для тебя Санта-Клаус на этот раз.

Бартоломью Бронзини наблюдал за последним в своей жизни рассветом.

Красноватый свет пробивался через затейливую решетку его камеры в главном блоке Юмской Тюрьмы. Уже законченная виселица, казалось, пламенеет в лучах восходящего солнца. Камеры давно уже стояли на своих местах – всего их было три.

– Как будто сейчас они станут снимать сцену из дешевой комедии, – с отвращением скривился Бронзини.

Всю ночь он не сомкнул глаз. Да и смог бы заснуть человек с состоянием в несколько миллионов долларов, тот, чье изображение украшало стены несметного количества домов, и которого собирались повесить только за то, что он согласился сниматься в японском фильме?

Кроме того, всю ночь из города доносились звуки боев. Неужели наконец прибыли рэйнджеры, подумал Бронзини. Но нет, выброски десанта он не видел, да и в небе не пролетал ни один самолет. Может быть, это были собравшиеся в конце концов с духом горожане?

В его сердце начала уже просыпаться надежда на освобождение, но с течением времени, когда бои то затихали, то начинались вновь, а на территории тюрьмы ничего не происходило, она постепенно угасла. Только японские солдаты продолжали возиться с установкой съемочного оборудования, нервно бегая туда-сюда, что Бронзини отнес за счет вынужденного ночного бодрствования.

С наступлением рассвета Бартоломью Бронзини, кинозвезда номер один во всей Америке, точно знал, как чувствуют себя приговоренные к смерти узники.

Он дал себе слово, что просто так им в руки не дастся. Сжав кулаки, Бронзини притаился за дверью, и принялся ждать.

Поднявшаяся снаружи суматоха словно ножом резанула его по сердцу.

Бронзини попытался успокоиться, слушая, как во дворе превращенного в тюрьму музея раздается топот ног, крики и японская речь. Вот завелся мотор бронетранспортера, задвигался, скрежеща по асфальту гусеницами, танк.

– Что ж, я уже готов, подлые любители саке, – пробормотал Бронзини сквозь зубы. – Чтобы вытащить меня на сцену, вам понадобится не один танк!

К его удивлению, звуки начали удаляться, пока не затихли где-то в стороне. Над Юмской тюрьмой-музеем повисло жутковатое безмолвие. Его нарушал только отдаленный треск автоматных очередей, заглушаемый время от времени взрывами.

Осторожно выглянув в забранное решеткой оконце, Бронзини увидел, что перед камерами никого нет. Его охранники куда-то исчезли.

Он решил не терять времени даром, и принялся за дверь камеры. Кованая железная дверь удерживалась на месте двумя поперечинами, прикрепленными к петлям. Поскольку служившая пугалом для всех аризонских бандитов тюрьма была теперь превращена в аттракцион для туристов, то и следили здесь больше за внешним видом, чем за прочностью запоров. Присев на колени, Бронзини попытался выломать нижнюю поперечину. Винты, которыми была прикреплена петля, уходили глубоко в трехметровые каменные стены. Поперечина подалась, но лишь слегка.

Бронзини оглядел камеру. Из мебели в ней были только койка и деревянный столик, но из металлической пластины посреди пола торчало массивное стальное кольцо. Подойдя к нему, Бронзини принял знакомую ему стойку штангиста-тяжеловеса, и начал тянуть, сначала медленно, потом все сильнее и сильнее. На покрасневшей шее актера вздулись вены, он закряхтел. Кольцо никак не хотело поддаваться, но ведь он был все-таки Бартоломью Бронзини, обладатель самых больших мускулов во всем Голливуде. Кряхтя от напряжения, он продолжал изо всех сил тянуть кольцо наверх, не обращая внимания на струившийся ручьем пот.

Наконец, звериный рык Бронзини достиг наивысшей точки, и слился с новым звуком – скрежетом ломающегося металла. Пластина вместе с кольцом отлетела от пола, и Бронзини упал на спину, но теперь у него было орудие. Вскочив на ноги, он принялся молотить добытой пластиной в дверь.

Времени это заняло немного – одна из петель треснула, другая вылетела совсем. Теперь дверь держалась на одном лишь замке, и Бронзини без особого труда вышиб ее плечом. Выйдя во двор, он прошел мимо длинного ряда пустых камер, и оказался на автостоянке. Он двигался осторожно, хотя и не рассчитывал встретить никакого сопротивления.