Роберт Уилсон - Смерть в Лиссабоне

Понедельник, 23 ноября 199…

Дворец правосудия Маркеш-да-Фронтейра, Лиссабон.

Я никогда не стремился к славе. В противном случае я не выбрал бы профессию полицейского. Слава всегда представлялась мне какой-то извращенной формой проституции. Ты как будто раздеваешься на публике. На мой взгляд, слава — это насильственное нарушение права на личную жизнь. Насилия я не выношу.

Но вот теперь я стал знаменитым, прославился. Маленький человек, рядовой следователь отдал свою бороду на благотворительность (даже такая чепуха имела теперь значение), не побоялся вступить в схватку с сильными мира сего и добился для них справедливого возмездия. Пресса воспевала меня. Мне приходилось щеголять в хорошем костюме и расточать улыбки.

Накал страстей достиг предельной точки. Река Тежу, казалось, порозовела от пролитой некогда крови. История Мигела да Кошта Родригеша, в действительности Мануэла Абрантеша, инспектора тайной полиции, лично пытавшего и мучившего узников тюрьмы Кашиаш, заставила содрогнуться всю страну. Программы новостей и различные ток-шоу посвящались событиям недавнего прошлого — гнету салазаровского режима, пыткам и преследованию инакомыслящих.

Но этот ажиотаж продержался недолго: вскоре на телевидении убедились, что рейтинг мыльных опер опять пошел в гору, и тогда мгновенно был извлечен на свет из своего веселого дома Жорже Рапозу. В получасовой, специально посвященной ему передаче он рассказал о том, как агенты МПЗГ просочились в окружение генерала Машаду, какую ловушку подстроили генералу на кладбище в Бадахос, рассказал об убийстве секретаря и самого генерала лично Мануэлом Абрантешем. Передача получилась захватывающей. Я не мог отвести глаз от преобразившегося Жорже Рапозу. Я пытался отыскать в нем сходство с так хорошо знакомой мне унылой фигурой старика, но телевизионный грим и новый двубортный костюм облегали Жорже, как рыцарская броня. А мне под новенькими лаковыми штиблетами виделись его заскорузлые пятки.

Следствием этой передачи явилось объявленное правительством Испании расследование по делу об убийстве генерала. Правительство сочло это необходимым, так как преступление произошло на испанской территории.

Привлекли и меня, героя, и Луизу, учительницу жертвы, бесстрашную журналистку и возлюбленную героя, и Оливию, дочь героя и дизайнера того самого галстука, который стал главной уликой.

И наконец, были опубликованы документы, касающиеся происхождения золота, в результате были немедленно заморожены все активы «Банку де Осеану и Роша». Были проведены обыски во всех офисах банка, включая старое помещение на Руа-ду-Оуру в Байше, где во встроенном в старую стену сейфе были обнаружены два золотых бруска. Полиция обрадовалась случаю сделать себе рекламу, и на первых страницах газет появилась моя физиономия рядом с фотографией этих золотых брусков. В одной из статей я назывался Inspector Dourado — Золотой инспектор. В результате всего этого власти санкционировали полномасштабное расследование деятельности банка с момента его учреждения.

Мне казалось, что жизнь моя отныне уже мне не принадлежит и я не волен ею распоряжаться, но вскоре разразился финансовый скандал, связанный с компанией, строившей павильоны Экспо-98 и элитные гостиницы для гостей. Внимание общественности и прессы переключилось, но Zeitgeist [37] Дух времени (нем.). не переменился, пафос статей остался прежним — пригвождались к позорному столбу зажравшиеся толстосумы.

В конце июня я получил повышение — не новую должность, потому что на данный момент вакансий не оказалось, но увеличение оклада, которое мне было совершенно не нужно: вот уже сколько недель мне не давали заплатить самому ни за обед, ни за выпивку. За меня платили другие — еще одно свидетельство бескорыстной любви.

Ко мне на время был прикомандирован секретарь, в результате чего по телефону я общался лишь с журналистами и телевизионщиками. Прочие звонки отсекались. Я был нарасхват. От текущей работы я был освобожден. Полиция снимала сливки с моего успеха. Коллеги мне завидовали, зато я был принят в кругах начальства.

Наконец, к великому моему облегчению, после всей этой суматохи в положенный срок, в середине ноября, начался судебный процесс. Прокуратура подошла к нему со всей основательностью: меня неустанно инструктировали и репетировали со мной мое выступление.

Адвокат строил защиту, основываясь на личности Катарины, которая, будучи школьницей, воспитанной в приличной семье, фактически была проституткой и наркоманкой. Защита особенно напирала на то, что в машину она села добровольно и с готовностью согласилась на половой акт (так как никаких следов насилия обнаружено не было), а также на отсутствие орудия убийства и мотива преступления; не было и свидетелей, которые могли бы подтвердить, что обвиняемый убил девушку, а потом, погрузив тело в багажник, сбросил его на пляже Пасу-де-Аркуша. Защита превозносила добросердечие Мигела Родригеша, его благотворительную деятельность, то, какой он примерный семьянин и хороший отец, прекрасно воспитавший дочь своего брата.

Заключительная часть речи прокурора была посвящена вопросу, в извращенной форме или нет совершил половой акт подсудимый. Представленные мной доказательства и результаты допроса не оставляли сомнений в том, что это было именно так. Поскольку орудие убийства не было найдено, следовательно — убийца задушил жертву руками. У убийцы обнаружена одежда девушки. Никто не видел, как он сбрасывал тело, однако было доказано, что в Пасу-де-Аркуше он был и задержался там допоздна, а следовательно, возможность это сделать у него была. Все это не оставило от защиты камня на камне.

В понедельник, 23 ноября, в четыре пополудни судья огласил вердикт: Мигел да Кошта Родригеш, известный также как Мануэл Абрантеш, признается виновным в убийстве и приговаривается к пожизненному заключению.

Министр внутренних дел пригласил меня в Жокейский клуб отпраздновать окончание процесса в компании нескольких журналистов, редакторов журналов, телевизионщиков, видных общественных деятелей и высоких полицейских чинов. Когда я отклонил это приглашение, за мной был послан Нарсизу. Именно тогда я понял, почему он выбился в начальство. Тут он был в своей тарелке. Я же чувствовал себя белой вороной. Сфотографировали меня с Луизой за бокалом шампанского, и спустя еще полчаса Нарсизу подал мне знак, что мы можем ретироваться.

Мы двинулись в направлении Пасу-де-Аркуша. Оливия уже поужинала у моей сестры и сейчас смотрела там телевизор. Я привел Луизу в «Красное знамя», и радостный Антониу Боррегу угостил нас своим коронным блюдом — телячьими ребрышками по-алентежански. Он открыл бутылку красной «борбы» девяносто четвертого года и оставил нас.