Роберт Уилсон - Смерть в Лиссабоне

Мы выпили вина, поели сыра и маслин, но настроения поддерживать беседу не было. Луиза дулась на меня за то, что я увез ее с праздника.

— Может быть, ты все-таки объяснишь, в чем дело, — сказала она.

— У меня депрессия.

— Это что, постсудебная депрессия полицейского, похожая на ту, что бывает у женщин после родов?

— Вряд ли.

— Может быть, это оттого, что приходится вернуться к нормальной жизни?

— Нет, я только и мечтаю к ней вернуться!

— Неужели мне надо перечислять причины, почему ты не должен пребывать в депрессии! Ты получил повышение, достиг пика своей карьеры! Преступник упрятан за решетку и просидит там до конца своих дней!

— Это все не важно. Вечеринки с шампанским в обществе всякой шушеры не для меня. Важно то, что мы здесь, уплетаем ребрышки и запиваем их красным вином. И что я здесь с тобой. Это самое главное.

— Самое-самое?

— Хорошо, и еще то, что мы…

— Успокойся, Зе, я просто шучу.

Я обсосал несколько ребрышек, выпил еще вина. Антониу убрал со стола грязную посуду и принес две рюмки агуарденте и два кофе. Мы курили. Луизе надоело отвлекать меня от мрачных мыслей. Бар опустел. Антониу включил посудомоечную машину. С Маржинал доносился шум проносившихся автомобилей. Сильный ветер раскачивал деревья в парке.

— Он не делал этого, — сказал я.

— О чем ты? — осведомилась Луиза.

— В депрессию я впал потому, — сказал я, — что Мигел Родригеш, он же Мануэл Абрантеш, не убивал Катарину Оливейру.

— И давно ты так решил?

— Тебя интересует правда или версия для прессы?

— Не глупи, Зе.

— Ладно. Я догадался, что убийства он не совершал, когда обнаружил у него в кабинете вещи девушки.

— То есть то, что явилось самой неопровержимой уликой?

— Именно.

— Ты полагаешь, что одежду ему кто-то подбросил?

— Меня смущали два обстоятельства. Первое — это то, что Мигел Родригеш, как я думаю, постоянно ставил мне палки в колеса. Дорожная полиция отказалась дать мне информацию. Меня отстранили от расследования. Отдел по борьбе с наркотиками провел у меня обыск. Меня толкнули под трамвай. Если он чувствовал опасность, почему не избавился от такой улики? А второе — почему трусы девушки не были вместе с…

— Вместе с чем? — переспросила Луиза и тут же добавила: — Почему ты так смотришь на меня?

— Как я на тебя смотрю?

— Так, как будто хочешь узнать, что у меня внутри.

— Да нет, ерунда, я даже забыл, о чем подумал.

Это было неправдой. Я помнил, о чем думал. А думал я о том, что следствию мешали до тех пор, пока я не пришел к выводу о виновности Родригеша и мне не пришлось искать поддержку общественного мнения. И что же? Моя возлюбленная, которую я знал всего неделю, оказывается специалистом по экономике салазаровского периода, и ее уже давно интересует деятельность «Банку де Осеану и Роша». От нее я впервые узнаю имя Клауса Фельзена. Ее отец — журнальный магнат, которому нужна сенсация для запуска нового издания. И вот сенсация находится, и все идет как по маслу. Нарсизу внезапно становится нежным, как пирожное, а мне остается только плыть по течению.

Таково уж свойство паранойи: вещи, еще недавно казавшиеся вполне естественными, внезапно начинают внушать подозрение. Кто дал мне телефон Луизы Мадругады? Доктор Акилину Оливейра.

Но как хинин против малярии, так и средством от паранойи является только истина — полная и чистая. Истина сфабрикованная, какой бы она ни казалась убедительной, надолго не поможет и не принесет облегчения.

Я был болен и нуждался в этом единственном лекарстве.

Я взглянул на Луизу. Антониу Боррегу, единственный человек, еще позволявший мне самому платить за еду и напитки, принес счет.

Вторник, 24 ноября 199…

Управление полиции, Руа-Гомеш-Фрейри, Лиссабон.

Я сидел за столом и мучил компьютер. Ввел фамилию Лоуренсу Гонсалвеша, чтобы узнать, не отыскался ли его след, но фамилии его в памяти компьютера не было. Я взглянул в солнечную синеву за окном, и меня передернуло.

Найдя Карлуша, я прошелся с ним по Авенида-Алмиранте-Рейш. Было холодно, дул северный ветер. Дождей в этом ноябре не было. В последние три года ноябри были слякотными, что повергало меня в чисто английскую хандру. Но этот ноябрь был и вовсе отвратительным. День за днем светило солнце и голубело безоблачное небо, однако вместо радости я чувствовал тоску, все больше укрепляясь в безотрадном сознании, что на шарике нашем что-то не так и улучшения не предвидится.

Маленький тесный бар между станциями метро «Анжуш» и «Арройуш», тот самый, где я познакомился с Жожо Силвой, был полон любителями утреннего кофе. Мы сразу направились к дальним столикам. Сидевший там Жожо Силва так пристально разглядывал пустую кофейную чашечку, словно гуща на дне могла подсказать ему счастливые номера лотерейных билетов. Моя тень упала на столик, и он поднял голову.

— Что, вам уже разрешают самому отвечать на звонки?

— Да, со вчерашнего дня я перестал считаться полубогом.

— Добро пожаловать в мир простых смертных.

— Ну, как дела, Жожо?

— Да как всегда. Никак.

— Вы не посылали сообщений о разыскиваемых?

— Насчет Лоуренсу Гонсалвеша? — спросил он. — О, посылал, посылал. Уж эту-то малость я мог для него сделать! Зачем бы иначе я вам звонил? Но в течение трех месяцев с вами и поговорить-то было нельзя! Я и вчера пытался до вас дозвониться.

— Вчера? — удивился я, вспомнив, что в списке звонивших его не было.

— Хотите знать, почему я звонил именно вчера? — спросил он. — Плату за помещение, которое снимает Лоуренсу для офиса, увеличили, а чтобы продлить контракт, у него не хватает денег. Поэтому владелец собирается вышвырнуть его. А если это произойдет, инспектор, то тогда пиши пропало — мы его никогда не найдем.

Мы втроем перешли на другую сторону Авенида-Алмиранте-Рейш и очутились возле административного здания. Мы с Карлушей поднялись на третий этаж, предоставив Жожо самому разыскать хозяина и раздобыть ключ.

— Что ты вечером делаешь? — спросил я Карлуша.

— Я пригласил Оливию в кино.

— На что?

— На «Город ангелов».

— Опять?

— Ей нравится. — Он пожал плечами.

— По-моему, это всего лишь романтическая дребедень.

— Ее привлекает не романтика, — возразил он. — Ей нравится подтекст. Будто за всем, что происходит на экране, стоит нечто, оказывающее на нас влияние, и каким оно будет, предсказать невозможно. Но Оливия говорит, что, зная это, тем не менее чувствуешь себя защищенной.

— Наверно, в это верят только юные.

— Вчера был плохой день, правда?

— А сейчас меня одолевает предчувствие, что нечто спрятано за этой дверью.

— Почему вам так кажется?