Роберт Уилсон - Смерть в Лиссабоне

Оставив Карлуша, я направился к железнодорожному вокзалу Алькантары и, дожидаясь поезда, вновь позвонил моему приятелю из дорожной полиции:

— Что, твой компьютер еще не починили?

— Прости, Зе, — сказал он.

— Он и впредь будет ломаться всякий раз, когда я позвоню?

— Не могу сказать.

Я позвонил по домашнему телефону адвоката. Ответила служанка. Я сказал, что хотел бы переговорить с ней. Она сказала, что находится одна дома.

Я сел на кашкайшский поезд и в десять утра уже шел по старой части поселка, направляясь к дому адвоката. Я позвонил. Открыла служанка, но за ее спиной по коридору шел ко мне адвокат.

— Спасибо, Мариана, — сказал он и распорядился, чтобы она принесла нам кофе.

В кабинете он остался стоять возле стола, не приглашая меня сесть.

— Я не ждал вас, инспектор, — сказал он. — Я позвонил к вам в офис, и мне сказали, что вы отстранены от дела и что оно передано инспектору Абилиу Гомешу. Конечно, он не того ранга следователь, что вы, но, без сомнения, работник профессиональный. Итак, чем я могу быть вам полезен?

— Я пришел выразить вам свое соболезнование по поводу смерти вашей жены. Трудно даже вообразить то, что пришлось пережить вам за эти сорок восемь часов.

Он медленно опустился в кресло, продолжая сверлить меня взглядом.

— Спасибо, инспектор Коэлью, — сказал он. — Не ожидал от полицейского такой чуткости.

— Это одна из моих слабостей, а возможно, и сильных сторон.

— Помогает в работе, инспектор?

— Да, — сказал я, — помогает. Как и вера в то, что истина превыше всего.

— Вы кажетесь мне очень одиноким человеком, инспектор, — заметил он.

— Это один из моих секретов, — сказал я, преодолев смущение. — Секреты — вещь необходимая.

— Говорите только за себя.

— Да, наверно, слова «адвокат» и «секрет» не очень-то вяжутся.

— Да нет, мы тоже любим загадки…

Мариана принесла кофе. Пока она разливала его, мы молчали. Когда она вышла, я сказал:

— В вечер накануне своей гибели ваша жена была у меня, сеньор доктор. Вам это известно?

Он поднял глаза от чашки с кофе. Даже когда он недоуменно моргал, взгляд его оставался острым.

— Она уже не раз пыталась лишить себя жизни, инспектор. Вы это знаете?

— Сколько было таких попыток?

— Можете проверить это, справившись в местной больнице. Они дважды делали ей промывание. В первый раз ее вовремя обнаружила Мариана. Это было пять лет назад. Во второй раз ее обнаружил я. Прошлым летом.

— Как вы объясняете эти попытки?

— Я не психиатр и не знаю, каким образом невроз может привести к этому. Не понимаю, так сказать, химии процесса.

— Обычно невроз — результат какой-то психической травмы. Пострадавший пытается таким образом избавиться от воспоминания о ней.

— Похоже на правду, инспектор. Откуда вы знаете такие вещи?

— Моя покойная жена интересовалась трудами Юнга, — сказал я. — А вы не в курсе того, что могло бы…

— Разве моя жена что-то говорила о… Вообще, что она вам сказала в тот вечер?

— Сказала, что брак ваш с самого начала не задался. Я еще подумал тогда, что пятнадцать лет — это довольно долгий срок для отношений, которые с самого начала не сложились. Похоже, она вас боялась и была от вас зависима. Ваша попытка в начале расследования унизить ее это подтверждает.

— А вы не считаете, что это она меня унизила связью с парнем, который на десять лет моложе ее? — быстро парировал он.

— Когда вам стало известно о ее любовнике?

— Не помню.

— Возможно, прошлым летом?

— Да-да… прошлым летом.

— При каких обстоятельствах?

— Я нашел у нее чек на рубашку из магазина, в котором я покупок не делаю.

— Вы сказали ей?

— Сначала я выжидал, наблюдал. Рубашка, в конце концов, могла предназначаться ее брату. Я-то знал, что это не так, но профессия приучила меня к точности.

— Так как же вы все-таки сказали ей это?

Мой вопрос, казалось, взволновал его. Непринужденность беседы улетучилась. Правда, похоже, ему была слишком неприятна. Внешне это выразилось в холодности.

— Это не имеет ни малейшего отношения к расследованию обстоятельств гибели моей дочери, инспектор. Тем более сейчас, когда вы этим делом больше не занимаетесь.

— Я считал, что мы просто беседуем.

Склонившись к столу, он пил кофе. Потом из шкатулки на столе вынул маленькую сигару. Предложил сигару и мне. Я отказался и закурил сигарету. Он постепенно успокоился.

— Мы остановились на том, что сказала моя жена вам в тот вечер, — произнес он.

— Она много чего сказала важного, ничего не объясняя. А я был очень усталый тогда. Она говорила, что ваш брак был неудачный, но почему — не сказала. Говорила, что вы человек властный и, так сказать, распространяете власть на сферу интимного, но как именно — тоже не объяснила. Она выдвинула против вас очень серьезное обвинение, но доказательств не представила. В общем, это не было…

— Беседой с человеком здравомыслящим, — закончил он за меня.

— Но что-то в ее словах, несомненно, было правдой. Так мне тогда показалось.

— Какое же серьезное обвинение против меня она выдвинула?

— Она сказала, что вы растлили Катарину.

— Вы ей верите?

— Она не представила доказательств.

— Но вы-то ей верите?

— Я расследую убийства, сеньор доктор. Люди лгут мне не от случая к случаю, они лгут постоянно. А я слушаю, сопоставляю. Снова слушаю. Изучаю свидетельства. Разыскиваю очевидцев. Если повезет, удается раскрыть дело. Но в одном я могу вас уверить, сеньор доктор: если кто-то мне что-то говорит, я не принимаю эти слова на веру автоматически. Если бы я поступал иначе, пришлось бы очистить все наши тюрьмы от воров и убийц, чтобы освободить места для невиновных.

— Что вы сказали ей на это?

Я внутренне вздрогнул. Я чувствовал себя виноватым и как бы ответственным.

— Я посоветовал ей проявить максимум выдержки… нанять адвоката и заручиться свидетельствами.

Он спокойно посасывал сигару — адвокат, нащупавший слабое звено в доказательствах обвинения.

— Совет здравый, — заметил он. — Вы сказали ей, что она обратилась не по адресу, что если…

— Сказал.

— Но почему же, по вашему мнению, она пришла именно к вам, инспектор?

Я молчал.

— Не думаете ли вы, что она пыталась повлиять на вас, чтобы, например, изменить ваше отношение ко мне?

И на это я не ответил. Адвокат, обойдя стол, приблизился ко мне.

— Возможно, она ссылалась на вольность поведения нашей дочери, на полное забвение ею всех норм морали и говорила, что это результат… Чего? Страшно даже подумать! Того, что человек, которому она безгранично доверяла, надругался над ее невинностью? Думаю, такое действительно можно назвать травмой, а вольность поведения — неврозом. Я прав? Таков был ход мыслей моей жены?