Йозеф Гелинек - 10-я симфония

— Я сейчас же ей позвоню.

— Не вздумай, ты меня подставишь.

— Я позвоню ей в любом случае, но не стану говорить, что все знаю.

— Хорошо, но если проболтаешься, заставлю тебя петь «Как прекрасна невеста» перед всеми гостями.

Попрощавшись с Умберто, Даниэль позвонил Алисии, и они проворковали около получаса, при этом она ни словом не обмолвилась ни о своем приезде в Испанию, ни о решении, которому суждено было изменить их жизнь.

— Увидимся в конце недели в Гренобле? — спросил Даниэль под конец разговора.

— Конечно, — ответила она. — Теперь твоя очередь лететь.

Даниэль был так взволнован приездом Алисии и ее решением оставить ребенка, что совершенно забыл о втором сообщении. Дурану пришлось позвонить ему через несколько часов. Он сердился, что Даниэль ему так и не ответил.

— Я был в суде и не мог позвонить раньше, — оправдывался Даниэль. — Знаешь, я буду отцом.

— В добрый час, — сказал Дуран, даже не дав себе труда изобразить восторг. Поздравил, словно Даниэль выиграл в лотерею. Он думал о другом.

— Мараньон организует в память Томаса другой концерт, и на сей раз мы оба официально приглашены.

— Когда?

— Завтра вечером.

— Так скоро? Импровизированный концерт?

— В высшей степени. Давать его будет Исаак Абрамович.

— Не может быть, — отозвался Паниагуа. — Абрамович играет завтра три последние фортепьянные сонаты Бетховена в Национальной аудитории.

— Он отказался играть, потому что директриса Аудитории не разрешила ему репетировать.

— Эта ведьма опять всех распугала.

Навязывая музыкантам свои жесткие графики и предъявляя непомерные требования, директриса Национальной музыкальной аудитории довела дело до того, что все больше знаменитостей отказывалось там играть.

— Мараньон, узнав, что Абрамович отказался, немедленно связался с его представителем и предложил ему двойную плату за то, что тот даст концерт у него дома.

— Три последние сонаты! Впрочем, на самом деле Мараньону, скорее всего, хочется услышать последнюю, Тридцать вторую. Это соната до минор, три бемоля на нотном стане, как в Десятой.

— Тебя от этого не бросает в дрожь?

— Ты имеешь в виду масонскую символику?

— Я имею в виду совсем другое. Мараньон убежден, что убийца еще не расшифровал татуировку. Возможно, завтра среди приглашенных будет человек, отрезавший Томасу голову.

Утром в день концерта инспектор Матеос получил письмо из Парижа с обратным адресом:

Billards Delorme

56, Rue des Filles de Sainte Geneviève-du-Mont [24] Бильярды Делорма. Улица Фий-де-Сент-Женевьев-дю-Мон, 56.

Вскрыв письмо, Матеос убедился, что в нем дюжина любовных писем, адресованных Рональду Томасу испанкой, о которой Делорм упоминал при встрече несколько дней назад.

Как и послания Бетховена, адресованные таинственной «бессмертной возлюбленной», эти письма были помечены только числом и днем недели и подписаны лишь инициалом Л. Все они относились к одному периоду, когда, судя по всему, женщина выздоравливала после болезни, а он заботился о ней. Когда болезнь стала отступать, Томас сильно переживал, что вынужден на несколько дней покинуть свою возлюбленную. Очевидно, пара была очень близка — об этом можно судить по частоте обмена письмами, — и он был всерьез обеспокоен ее здоровьем.

Первое письмо начиналось так:

Привет, чудовище, как поживаешь? Как дела? Думаю, ты в хорошем настроении и отдохнул…

Что тебе рассказать? Чувствую себя гораздо лучше благодаря тебе и твоим ласкам.

И правда, стоит мне только вообразить твою нежность, когда мы остаемся наедине, я сразу чувствую себя полной жизни…

Ничто в содержании писем не могло помочь Матеосу понять, кто эта женщина, но благодаря упоминанию необычного снегопада, случившегося накануне в Сахаре, инспектор установил, что письма относятся к 1979 году. Обратившись к старым календарям, он понял, что в тот год, когда 12 марта пришлось на понедельник, в Сахаре случился снегопад, и это побудило женщину процитировать песню, которая ей нравилась:

Убедившись в невозможности извлечь дополнительные данные из содержания писем, инспектор Матеос направился в экспертно-криминалистический отдел, чтобы его добрый друг Салмерон, маг и волшебник графологического анализа, сообщил ему что-нибудь о личности женщины, писавшей эти письма. Салмерон был выдающимся специалистом, и начальство поставило его во главе первой группы экспертов по арабской графологии: в связи с расцветом исламского фундаментализма эта дисциплина пользовалась небывалым спросом.

Салмерон беседовал с каким-то аргентинцем, который, по-видимому, изучал работу подразделения, но, увидев Матеоса, Салмерон попрощался с коллегой.

— Ты по мою душу? — спросил он, обмениваясь с приятелем крепким рукопожатием.

— Хочу, чтобы ты взглянул вот на это, — ответил Матеос, показывая ему письма, присланные Делормом.

— Ох, у меня работы по горло. Тебе срочно?

— Дело не в срочности, а в том, что если я пойду по официальному пути, эти письма все равно попадут в руки графолога, но не такого классного, как ты.

— Это точно, сейчас я занимаюсь только арабской графологией. Что ты хочешь узнать из этих писем?

— Я хочу выяснить, кто это написал, а за невозможностью этого удовлетворюсь характеристикой писавшей.

— Это моя специальность, сколько бы мое начальство ни хотело выпихнуть меня наверх. Сейчас я занимаюсь исключительно экспертизой образцов почерка, знаешь, сопоставление рукописей для установления авторства, подлинности подписи и так далее. Но что действительно меня захватывает в этой профессии и в чем я без лишней скромности преуспел несколько больше своих коллег — это графопсихология. Возможно, потому, что я в отличие от большинства моих товарищей отношусь к ней всерьез. Тебе хорошо известно, что только на основании анализа почерка я не раз представлял судье заключение, позволявшее отдать приказ о задержании еще до конца психопатологического исследования, которое занимает много времени.

Матеос помахал зажатыми в руке письмами перед своим другом и спросил:

— И одним глазком не взглянешь?

Салмерон взял письма. Оглядевшись, он решил, что здесь слишком многолюдно:

— Пойдем в другое место, где потише.

Двое полицейских закрылись в кабинете, опустили жалюзи, и графолог аккуратно разложил двенадцать писем на столе в два ряда. Довольно долго он молча рассматривал их, иногда пользуясь мощной лупой, затем снял очки.

— Я увидел достаточно.

— И что скажешь?

— Кто бы ни была эта женщина, ты должен быть с ней очень осторожен. На первый взгляд письмо веселое и написано человеком дружелюбным, но только на первый взгляд. На самом деле мы имеем дело с холодным и замкнутым человеком, посмотри на строчки, на этот наклон влево. Очень скрытный и коварный человек с преступными склонностями. Видишь, как она пишет «о»? Все они замкнуты в правильное колечко, это характерно для тех, кто обожает тайны. Точки над «i» стоят наклонно, что указывает на лицемерие, притворство. Внимание привлекают «t» — их перекладина не пересекает вертикальной линии. Это говорит о том, что человек эмоционально неуравновешен и не слишком хорошо различает добро и зло.