Роберт Кормер - Шоколадная война

Рядом с автобусной остановкой Джерри прислонился к телефонной будке, усталость в теле отдавалась эхом футбольных атак. За последние дни его тело привыкло к побоям. Но он спокойно разглядывал график движения автобусов и еще праздно наблюдал за людьми на площади Коммон через проезжую часть. Он видел их каждый день. Они теперь были частью декорации, словно пушка времен Гражданской войны или монумент в честь павших на Второй Мировой, или же мачты с флагами. Хиппи. Дети Цветов. Уличная толпа. Попрошайки. Зеваки. У каждого было свое имя. Они наводняли улицы весной и были тут до октября, повсеместно болтаясь, галдя, приставая к случайным прохожим, но большей частью они вели себя тихо, вяло и миролюбиво. Их мир пленял его. Иногда он завидовал их старым неряшливым одеждам, которые не в чем было упрекнуть. «Тринити» была одной из немногих школ, где еще сохранилась униформа – рубашки и галстуки. Он видел облака дыма, клубящиеся вокруг девушки в смятой шляпе. Она пускала дым колечками. Он не знал, как это у нее получается. Многое он еще не знал.

Он был поглощен своими мыслями и не заметил, как кто-то, пересекая улицу и ловко уворачиваясь от машин, окликнул его:

- Эй, мужик.

Очнувшись, Джерри понял, что обращаются к нему:

- Я?

Парень стоял на проезжей части. Он был отрезан от Джерри зеленым «Фольксвагеном». Внимание Джерри замерло на крыше этой машины:

- Да, ты, — ему было около девятнадцати. Длинные черные волосы, падающие на плечи, вьющиеся усы, изгибаясь черной змеей, нависали над его верхней губой, концы которых оттягивались, чуть ли не к подбородку.

- Ты уставился на нас, мужик. Каждый день стоишь здесь и пялишься.

«Меня действительно назвали «мужиком»», — подумал Джерри. Его так называли не иначе, как в шутку. Но этот парень не шутил.

- Эй, мужик, ты думаешь - мы в зоопарке? Что уставился?

- Нет. Смотри… я не уставился, — ему действительно ни до кого не было никакого дела.

- Да ты, мужик, ты стоишь здесь и смотришь на нас. Со своими книгами и бело-голубыми зубами.

Джерри тревожно огляделся. Вокруг не было никого из школьных знакомых.

- Мы не суб-люди, мужик.

- Я не разговариваю с вами здесь.

- Но ты пялишься.

- Смотри, — сказал Джерри. — Я жду свой автобус, — что выглядело нелепо, потому что автобус еще не появился в поле зрения.

- Ты знаешь, кто такие суб-люди, мужик? Это ты и такие, как ты. Ты каждый день идёшь в школу, возвращаешься домой на автобусе и делаешь домашнее задание, — в его голосе было презрение. — Квадратный мальчик. Тебе где-то четырнадцать, пятнадцать. Утопаешь в рутине. Ой!..

Шипение распахивающихся дверей и дизельный перегар подошедшего к остановке автобуса. Джерри отшатнулся от этого парня.

- Это твой автобус, квадратный мальчик, — крикнул он. — Сейчас уйдет. Ты многое упускаешь в этом мире, не упусти хотя бы свой автобус.

Джерри подошел к автобусу как лунатик. Он ненавидел такого рода встречи. Его сердце сильно молотило. Он поднялся на подножку и похоронил этот разговор. Автобус тронулся, и он, не удержавшись на ногах, плюхнулся в сиденье.

Глубоко выдохнув, он закрыл глаза.

«Это твой автобус, квадратный мальчик».

Он открыл глаза и закрыл их снова. Солнце через окно слепило прямо ему в лицо.

«Ты многое упускаешь в этом мире, не упусти хотя бы свой автобус».

Розыгрыш. Особенность такого рода людей. Их жизнь состоит лишь из глупостей и пустяков. В ней ничего не происходит.

«И еще…»

«Что еще?»

Он не знал. Он думал о своей жизни, о дороге в школу и обратно домой. При этих мыслях его усталость напомнила о себе, съежившись складками на его рубашке, зевота крепко схватила его за челюсти. Он увидел табличку над окном, ожидая мыслей о произошедшем:

«Почему?» - кто-то накарябал в космосе сквозь табличку.

«А почему бы нет?» - еще кто-то рубанул в ответ.

Джерри закрыл глаза. Внезапно измождение отпрессовалось в его сознании.

- И сколько же коробок?

- Двадцать тысяч! — Арчи аж присвистнул от удивления. Обычно он ко всему относился с легкой прохладцей, когда общался с кем-либо вроде Брата Лайна. Но на этот раз картина с изображением двадцати тысяч коробок шоколада, доставленных в «Тринити» выглядела нелепо и смешно. Перед ним двигались вверх-вниз усы Брата Лайна, хлопали водянистые глаза, и ежились морщины на его лбу. Что-то щелкнуло в голове у Арчи: «Он выглядит неспокойно – и это Брат Лайн, который на протяжении урока без труда может удержать целый класс охапкой в своих руках». Он елозил взад-вперед. Стул под ним скрипел и трещал. Арчи старался сохранить абсолютное спокойствие, опасаясь того, что сердце начнет колотиться, когда внезапно оправдаются все подозрения не только против Лайна, но и против всех, кто работал в «Тринити». Среди них много уже немолодых, а то и вовсе пожилых людей – уязвимых, ранимых и иногда впадающих в панику.

- Я знаю, что это много шоколада, — признался Лайн, пытаясь внести в свой голос некоторую небрежность, которая так нравилась Арчи. Но в этом голосе прощупывалось упрямство. Он вспотел, как сумасшедший в истерике, хотя его голос звучал ровно и спокойно. — Но это традиционная общественно-полезная работа. Распродажа шоколада – ежегодное мероприятие. Мальчики готовы приступить к ней. Если они в какой-то год смогли продать десять тысяч коробок, почему бы на этот раз, в этом году не попробовать двадцать тысяч? Ведь это особенный шоколад, Арчи. Высшего сорта. Особая сделка.

- Как это – особая? — спросил Арчи, нажимая на свое преимущество, но не повышая голос и не теряя достоинства. Он бывал здесь в кабинете у Лайна по особым случаям. Лайну приходилось иметь дело с самим Арчи, а не с теми, кто сидит у него на уроке математики.

- Важно, что это шоколад для Дня Матери. Он всегда с успехом продавался, и я настоял на большей сдельной цене. Прекрасные коробки – подарочные комплекты и в хорошем состоянии. Последней весной они были очень хорошо упакованы. Каждую коробку мы обернем ленточкой, на которой будет написано: «День Матери», и тогда можно будет продать каждую за два доллара.

- Но двадцать тысяч коробок. — Арчи быстро стал считать в голове, хотя он был и не слишком силен в математике. — У нас в школе учится где-то около четырехсот парней. Это значит, каждый должен продать пятьдесят коробок. Обычно, от каждого требовалось продать двадцать пять коробок по цене доллар каждая, — продолжал он. — А теперь, все увеличивается вдвое – и цена, и количество. Для нашей школы это слишком, Брат Лайн, как и для любой другой.

- Я знаю это, Арчи. Но «Тринити» - особенная школа, не так ли? Если бы я не был так уверен в парнях из «Тринити», то, думаешь, стал бы я рисковать? И не способны ли мы на что-либо большее?