Роберт Кормер - Исчезновение

- Правильно, - сказал он. - Я пришел, чтобы поговорить с именно с тобой.

- Со мной? - спросил я, не слишком веря своим ушам, но меня заинтриговало его внимание ко мне.

- Да, Пол, - подтвердил он, пододвинув кресло ближе к стене, чтобы меньше мокнуть под дождем.

Я вспомнил о рассказе, который начал писать и подумал, хватит ли мне духу показать ему его, поймет ли он то, что я пробовал выразить на бумаге.

Подойдя к перилам, я осторожно сел на пропитанную влагой древесину. Мы молча сидели какое-то время. Сырость перил просочилась через мои штаны. Вокруг было невообразимо тихо, и если бы не шелест дождя, что это бы походило на выключенное звуковое сопровождение какого-нибудь кинофильма.

О чем он хотел со мной поговорить?

Мне всегда было трудно, находясь рядом с кем-нибудь, соблюдать молчание, и я начал качать ногами, будто, сидя на шатких перилах, чувствую себя неустойчиво.

И мне удалось нарушить молчание. Интересно, смог бы я первым начать об это говорить?

И что удивительно, он начал именно с этого.

- Ты знаешь ту семейную фотографию, на которой все еще в Канаде, перед отбытием в Штаты?

Я кивнул, не веря своему голосу.

- Я хочу поговорить с тобой именно о ней, - сказал он, и проникновенно посмотрел на меня своими сверлящими глазами. - Вот почему на сей раз я здесь.

- Я видел ее тысячу раз - сказал я, изучая его лицо, морщины вокруг его рта, темные мешки под его глазами, так похожие на синяки. - Меня всегда это удивляло.

- И что тебя в этом удивляет, Пол?

- Ладно, вы, как предполагается, должны быть на снимке. Здесь есть все: Memere и pepere, мой отец, все дяди и тети - все кроме вас…

- Да, все кроме меня, - его голос был грустным, задумчивым.

И, набравшись всей своей храбрости, я сказал:

- Это - великая тайна, дядя Аделард, притом для каждого. Вы и эта фотография. Я имею в виду, присутствовали ли вы там или нет? Или это лишь шутка?

- Это была шутка, Пол.

- О…

- В чем дело? - спросил он. - Похоже, ты разочарован.

- Это бред, дядя Аделард, но я всегда надеялся, что это - не шутка, что вы лишь не попали в кадр, что вы… - мои слова вылетали изо рта и звучали уже совсем по-дурацки.

- То, что я исчез? - спросил он. - Растворился в воздухе?

Я кивнул, мои щеки налились краской, и я сам себе показался смешным.

- Но я исчез, - сказал он.

- Как? - спросил я, подмигнув.

- Исчез.

- Но вы сказали, что это была шутка.

Или он просто разыгрывал уже меня одного?

- Это была шутка, Пол. Лишь за день или два перед визитом фотографа мне стало ясно… - теперь он изворачивался, чтобы отказаться от своих слов. Он нахмурился и снова посмотрел на струи падающей с неба воды.

- И что вам стало ясно, дядя Аделард?

Мой голос зазвучал еще более странно на этой веранде. Я уже это знал?

Дождь усилился, зашипел, ударяя каплями о землю. Я уже смотрел не на него, а на шпили собора «Сан Джуд». Они были окутаны в дымку и едва проглядывали над крышами деревянных трехэтажек. Я вслушивался в другие звуки, скрываемые дождем - автомобильный гудок, лай собаки, крик птицы, шаги, голоса - хоть что-нибудь, но не было ничего. Мы с дядей Аделардом были одни на свете.

- Пол, - позвал он.

Я продолжал смотреть на шпили, утопающие своими концами во влажном сером небе.

- Пол, - снова окликнул он.

Я неохотно повернулся к нему.

Его не было.

Я посмотрел на кресло, в котором он сидел. Это было свободно. Его шляпа все еще была на полу около кресла. Кроме меня на веранде никого не было. Но я не слышал его удаляющихся шагов, ведущих по полу и вниз по лестнице. Все же я не чувствовал, что на веранде я был один. Я чувствовал его присутствие, будто он спрятался, недоступен для глаз, но где-то рядом. И я также чувствовал, что его глаза впились в меня, изучали, наблюдали за мной.

Я моргнул глазами, и он снова был здесь.

Он сидел в кресле, ноги крест на крест, руки свернуты на коленях, косынка вокруг его шеи.

Моментом до его появления воздух около кресла вспыхнул, будто тысяча звезд сошлись в одну, столкнувшись и распавшись от взрыва блеска. Из этого блеска, появился дядя Аделард.

Он смотрел на меня самыми мрачными глазами, которые я когда-либо и где-либо видел.

Забастовка на Фабрике Расчесок Монумента началась в те самые собачьи дни августа, на самом пике жары и влажности. Родители предупреждали нас, чтобы мы держались как можно дальше от собак, которые начинали беситься от жажды и нападать не только на чужих, но и на тех, кого они знали, особенно на детей.

О забастовке мы узнали, когда отец вернулся с работы домой на час позже и, после того, как вымыл лицо и руки в раковине кухонного умывальника, он объявил: «Завтра бастуем, если наши требования не будут выполнены».

Мать кинула на него резкий взгляд.

«Нет, я был против забастовки», - сказал он, когда мы собрались за столом. - «Но надо быть с большинством, и мы согласились. Не думаю, что это самое подходящее время для забастовки, но я буду делать то, что и другие - бастовать. Все должны видеть, что мы едины».

Это была самая длинная речь, когда-либо произнесенная моим отцом о неприятностях на фабрике в отличие от дяди Виктора, не прекращающего говорить об этом никогда.

Мне хотелось сказать отцу: «По крайней мере, в течение забастовки тебе не придется работать в шлифовальной».

Волнение взломало воздух, когда в самые первые дни забастовки люди стали собраться на улице и ходить колонной перед фабрикой. Никто не вел себя злобно и вызывающе, все кричали и шутили, кривлялись, изображая мистера Ландри, в субботу вечером призывающего танцевать кадриль в танцевальном зале имени Святого Джона, возглавляя парад с тамбур-мажером в руке. Но атмосфера изменилась с возвращением жары, усиливающейся изо дня в день. И всем стало ясно, что в конце недели зарплаты не будет. Полуденное солнце было беспощадным, запекая пикетирующих фабрику чуть ли не до углей. В темное время суток становилось немного легче, но ненамного, будто, когда наступала темнота, трехэтажные дома и тротуар продолжали отдавать накопленный за весь долгий день жар.

Невыплата заработной платы постепенно начала сказываться на чем только можно, особенно на магазинах Френчтауна. Мистер Дондиер сказал, что уже может обойтись и без моей помощи. Покупателей стало намного меньше, и у него появилось время, чтобы самому подметать пол, оформлять заказы покупателей и упаковывать картофель в бумажные мешки. Он коснулся моей руки. В его глазах было сожаление. Торгующая рядом с «Аптекой Лакира» в магазинчике «Подарки Лоренса» мисс Фортиер еще в конце октября повесила на двери табличку, «Временно закрыто», и, похоже, что этот магазин больше не откроется никогда. Кто-то сказал, что она вернулась обратно в Канаду.