Роберт Кормер - Исчезновение

- Нет, мистер Дондиер, - застенчиво прошептала она.

Я смотрел на мистера Дондиера и на Терезу в непонимании. Его дочь, ее зовут Клара, она была моей одноклассницей, счастливая девчонка, которая смеется быстро и легко, и краснеет также часто, как и смеется. Ей было столько же лет, сколько и Терезе, но Тереза была неважной ученицей, которая ненавидела книги, домашнее задание и все время отставала. Теперь кровью налились мои щеки, когда я видел перед собой мистера Дондиера, приходящего каждое воскресенье на утреннюю мессу в десять часов, который притянул к себе Терезу за свитер и начал водить рукой по ее грудям.

- Подождите минуту, - сказала она, оттолкнув его руку и отойдя назад.

Мистер Дондиер долго возился в кармане брюк, достал бумажник и извлек из него купюру, ценность которой я не разглядел: один доллар или пять. Он положил ее на стол дрожащей рукой.

- Это твое, - сказал он. - После…

Она захихикала, и он поднял ее руками подмышки и посадил на стол, прямо перед собой. Она откинула юбку, обнажив шишковатые колени.

Мистер Дондиер сел на фортепьянное сидение, его лицо покраснело и вспотело, а его глаза странно ожили и упрямо смотрели куда-то между ее ног, которые уже были на его плечах. Он стонал, его плечи яростно дергались, а голова елозила между ее бедрами. Тереза смотрела на его лысый, сырой от пота затылок, в нем отражался свет настольной лампы. Ее глаза были где-то не с ней, они как-то странно блестели, и она сама как будто была в другом месте, будто мистер Дондиер использовал не ее тело, а чье-то еще.

- О, Тереза, - стонал мистер Дондиер, его голос звучал приглушенно, он не говорил, он будто выдыхал ее имя, подтягивая ее к себе еще плотнее, уцепившись обеими руками за складки на ее ягодицах. И мне стало любопытно, будут ли на следующий день у нее на ягодицах синяки.

Рвота подобралась к моему горлу, сердце застучало настолько рьяно, что я инстинктивно отвернулся. Мои щеки налились теплом и начали пульсировать.

Мне срочно нужно было оттуда выйти.

Я уже направлялся на выход из магазина, образы мистера Дондиера и Терезы Террё, полыхали в моем сознании, будто танцующие пятна, остающиеся в глазах после того, как слишком долго смотришь на яркий свет. Продолжая видеть эту картину, я осторожно шел по проходу, чтобы с полок чего-нибудь не посыпалось на пол.

Я аккуратно открыл дверь и вышел наружу. Я спрятался в тень навеса над крыльцом магазина, чтобы убедиться в том, что на улице никого. Проехала машина, бросая тусклые зайчики фар. Тень водителя рисовалась за лобовым стеклом. Холод усилился снова. Я поспешил по улице, пытаясь избавиться от своих мыслей. Мои сандалии скользили по тротуару.

Позже, уже на ступеньках нашего дома, я вытерпел паузу и вспышку боли, чтобы увидеть, как мое исчезновение проходит, как сначала появляются неопределенные очертания моего тела, а затем кости, плоть и, наконец, одежда. Еще какое-то время я сидел на ступеньках, зажав голову между коленей. Я устал, все мое тело ломало, будто я пешком, без остановок проделал очень длинный путь.

Выглянув из маленького, пыльного окна, я увидел луну, висящую далеко в небе. Я сконцентрировался на луне, заполняя ею все свое сознание, чтобы затмить воспоминание о том, что я видел в заднем помещении в магазине у мистера Дондиера. Но что делать с остальными, за кем я шпионил ранее? Дэвид Рено и Арти Легранд, Пит Лагниард - мой лучший друг. А что люди в трехэтажках? Ведь я хотел оказаться у них дома, наблюдать за ними, шпионить, вторгаться в их частную жизнь, в их секреты. Не лучше ли не знать их темные и противные тайны?

Наконец, луна скрылась, и я аккуратно пролизнул в дом, мягко прокравшись мимо моего отца, дремлющего в кресле возле радио, мать уже была в кровати. На мгновение я остановился в дверях нашей детской спальни и оглянулся на отца, вслушиваясь в тихие звуки квартиры, и мне показалось, что среди этих звуков я - чужой, чужой в своем доме. Я был полон вины и позора, будто совершил ужасный грех. Я разделся и тихо лег на кровать, после чего еще долго не мог уснуть.

Я исчез уже второй раз.

Первый раз это было в присутствии дяди Аделарда в доме дедушки в субботу днем, когда все ушли, и, откинувшись на стуле к стене, он скомандовал: «Исчезни».

Он тщательно меня проинструктировал, сказав, что нужно прислониться к стене, которой на самом деле нет, закрыть глаза, чтобы отвлечься от реальности - сконцентрироваться проще в темноте, а затем дождаться того, что он называет «паузой».

И я закрыл глаза и прислонился к невидимой стене, напрягая тело, согнув локти и твердо став ногами, чтобы противостоять сильным ветрам, урагану, смерчу, дождю со снегом, грому.

Внезапно не стало ничего.

Я оказался в той самой паузе, о которой он говорил, все ощущения исчезли, дыхание бесконтрольно остановилось, не стало моего бытия. Я превратился в пустое место в окружающем пространстве. И мне стало интересно, не подобие ли это смерти? Мне захотелось кричать, вопить от ужаса, но прежде, чем я смог бы что-нибудь делать вообще, колкая, судорожная боль пробежалась по всему телу, не пройдя мимо каждой точки на каждом органе. Я услышал звук, похожий стон раненного животного, и знал, что этот звук исходит из меня, хотя ранее от себя я ничего подобного не слышал.

Я открыл глаза и увидел дядю Аделарда на его стуле в тот самый момент, когда холод вторгся в мое тело, взрываясь где-то внутри и распространяясь через те же самые кости и сухожилия, которые ныли от боли.

И тогда, без предупреждения, боль прекратилась. Она не отступила постепенно или не стала слабей, она исчезла. Бальзам холода мгновенно сменил боль.

Веки затрепетали, и я понял, что глаза я не открывал. Я видел дядю Аделарда через веки. Они исчезли так же, как и все остальное, из чего состоял я.

- И как себя чувствуешь? - спросил меня дядя Аделард. Его глаза были полны печали - той же печали, какую я видел в тот день на нашей веранде.

Я был удивлен, найдя свой голос в норме, когда я заговорил. - Теперь прекрасно. Было несколько жутких моментов, непонятные ощущения.

- Секунды, - сказал он. - Где-то одна или две.

- Это все?

Он кивнул.

Я поднял руку и проводил ею перед глазами: ее не было видно. Я осмотрел место, где должна была быть моя рука, где она ощущалась, но ее не было.

Дядя Аделард пристально посмотрел на меня и затем удовлетворенно кивнул:

- Замечательно. Совершенное исчезновение.

- Почему ты называешь это «исчезновением»?

- Потому что ты исчез. Это как цвет, ушедший с выцветшей материи…

Я задрожал от холода и сложил руки на груди, пытаясь уберечь остатки тепла, и почувствовал рубашку, ее шероховатую хлопковую ткань и пуговицы.

- Моя одежда, - сказал я. - Они также исчезла, вы ее не видите, не так ли?