Роберт Кормер - Исчезновение

- Феофил был торговым агентом. Причудливое имя для продавца в те дни. Он построил себе дом в Монреале и однажды приехал к нам в гости – на праздники. Les fetes [праздники – франц.]. Это было в июле. Он остановился у нас на несколько дней. И в один из дней мы с ним вдвоем ушли на соседние поля, где он показал мне исчезновение…

Облака пыли висели в солнечном свете над улицей, которая была выровнена и засыпана гравием неделей ранее.

- Мой дядя Феофил рассказал мне все, что он знал об исчезновении. Он говорил, что это передается от одного поколения Морё к другому, и только от дяди к племяннику. А началось все это давным-давно…

Опережая мой вопрос, он спросил:

- Кто знает, когда? Возможно даже, со времен Христа. Феофил рассказал мне о тех, кто это делал до него, о ком он смог хоть что-то узнать. Он научился исчезать у своего дяди Гектора, когда ему было восемь лет. Это было в 1878 году, я высчитал это потом. А Гектор научился этому у своего дяди, которого звали Филипп, где-то в 1840 году.

Мы свернули с тротуара Механической улицы и пошли под горку в сторону сжигаемого мусора и кладбища.

- У нас с Феофилом был лишь один день. Бедняга пытался рассказать мне все, что он знал, а знал он немного. Имелось немало дыр, которые заполнить он таки не смог. Гектор рассказал ему про крестьянина из Франции, с фамилией Морё. Он умел исчезать. Этот Морё приплыл на корабле в Новую Францию, как называлась тогда нынешняя Канада. Это было где-то в середине семнадцатого столетия. Видишь, с каких времен повелись исчезатели, Пол?

Дойдя до дома мистера Лафарга, мы остановились на самом солнечном пекле и взглянули на одинокие надгробные плиты кладбища. Я последовал за дядей, когда он пошел по узкой дорожке, ширины которой хватало лишь для похоронных процессий.

- Как нам известно, история исчезновения начинается с крестьянина, прибывшего в Канаду. Можно предположить, конечно, что он устроился в Квебеке, у него была ферма, земля, он создал семью, от которой пошли потомки: ты и я, Филипп, Гектор и Феофил, предшествующие нам. Каждый должен был научить своего племянника исчезновению так же, как он был научен свом дядей, так же как и я научил тебя.

Мы присели на раскаленную на солнце каменную скамью. Жар, который тут же проник через ткань моих брюк, обжигая мою кожу. Дядя Аделард отклонился назад, вытянув ноги и закрыв глаза. Складки усталости изрезали его лицо, будто старые следы от когтей какого-нибудь зверя.

- Мне бы хотелось рассказать тебе как можно больше, Пол, чтобы ты знал более полную историю исчезновения, больше правил и возможностей, чтобы ты получил ответы на все вопросы, которые могут у тебя возникнуть. Но это все, что я могу тебе предложить, извини.

Он открыл глаза и смотрел на меня.

- Возможно, ты сам сумеешь раскрыть и объяснить большее об исчезновении, всему свое время, или даже напишешь об этом, не для всех, а лишь для нас и для наших потомков, для исчезателей, как инструкцию. Мы не многим можем потешиться…

В его глазах я распознал глубокую печаль. Отец рассказывал о нем как о хитром обманщике, а предо мной сидел бледный, утомленный человек, так не похожий ни на моего отца, ни на других своих братьев. Может, до этого его довело исчезновение? Может, и мне грозит то же самое?

- Пошли, - сказал он, поднявшись.

Я следовал за ним через дерновые дорожки между надгробными плитами любых форм и размеров, крестов и ангелов, тщательно отделанных или просто неотесанных камней.

Он остановился на углу, где стоял внушительный кусок гранита, перед которым на отполированном квадратике, прикрытом стеклом, большими золотыми буквами было выгравировано: «Морё». Маленький квадратик гранита был установлен около большого камня. Вокруг могилы цвели маргаритки. Они были свежими и яркими. Рядом с фамилией на квадрате было имя: «Винсент».

Дядя Аделард стал на колени и перекрестился, его губы шептали молитву. Я также опустился на колени и помолился о душе дяди Винсента. Было странно думать о нем как о дяде. Ему было лишь двенадцать, когда он умер. Я помнил гнев своего отца, когда дядя Аделард уехал перед самыми похоронами Винсента.

Мы поднялись на ноги, и я взглянул на дядю Аделарда, его лицо было несчастным.

- Стекло здесь смотрится неплохо, - мне нужно было что-то сказать.

- Винсент умер из-за меня, - пробормотал дядя Аделард, его голос настолько низким, что я с трудом понял его. - Пошли отсюда, - сказал он устало, его рука легла на мое плечо, будто на трость, когда мы уже отошли от могилы.

- Благословите, святой отец, меня грешника, - шептал я, исповедуясь в темноте. Слова шипели в матерчатый экран, отделявший меня от Отца Гастиньё. Для своей исповеди я выбрал именно его, как самого молодого из трех викариев церкви Святого Джуда. - Это было в июне после моей последней исповеди, когда я получил прощение, и все мои грехи были отпущены.

Старая формула была завершена. Я колебался, чувствуя себя неуверенно, несмотря на свои осторожные планы. Чтобы заполучить время, я начал, как обычно, с незначительного греха для снисхождения, чтобы перейти к более тяжелым проступкам: «Я потерял контроль над собой, три раза».

Одна из огромных дверей церкви, мягко закрылась, почти дав мне добрый знак. И воцарилась тишина.

Я пришел на исповедь под конец дня, когда долгие часы исповеди подходили к концу. Я сел на самую дальнюю скамью в длинную очередь ожидающих покаяния в совершенных грехах. И я тихо спорил сам с собой, спрашивая себя, зачем я вообще сюда пришел. С тех пор, как мы с Армандом преуспели в обмане нашей матери об исповеди месяцем ранее, она больше об этом не упоминала. Все же, поскольку август подходил к концу, и внезапная ночная прохлада обозначила неизбежный конец лета, я почувствовал, что должен исповедаться во всех своих грехах, которых было не счесть. «Избавься от них, и умри с миром с зажженной свечей в руках,» - сказал я себе.

Отец Гастиньё прочистил горло, и я глубоко набрал в легкие воздух, приблизив губы к самому экрану, и сказал:

- Я коснулся груди представительницы женского пола, Отец.

- Представительницы женского пола? - спросил священник приглушенным голосом, будто он пытался прокашляться.

Я долго и глубоко думал о том, как я буду исповедоваться в своем грехе. Я не мог начать с того, что я коснулся груди юной леди, что было бы ложью. Священник мог понять, с взрослым или юным грешником он в данный момент общается, как и не мог сказать, что в моей руке была грудь взрослой женщины, что вызвало бы немалое количество вопросов? Наконец, я остановился на представительнице женского пола.

- Да, - сказал я, чувствуя, как скачет мой кадык. - Представительницы женского пола.