Роберт Кормер - Мелодии для танцев на медвежьей вечеринке

— Почему на могиле Эдди нет камня? — спросил Генри, хотя он подозревал почему.

— Однажды будет, Генри, — сказала она. — Когда-то все приходит…

— Когда отец снова начнет работать?

— Да, — сказала она, смотря вдаль.

— А если он снова будет играть в свои азартные игры?

— Возможно, когда-нибудь ему повезет.

— Зачем он играет, Мом? — спросил он. Его всегда озадачивали ночные игры в карты, на которых все время пропадал его отец, почему он предпочитал компанию людей в прокуренных задних комнатах семейному уюту?

— Знаешь, кто он на самом деле, Генри? — и, не ожидая ответа, она тут же выпалила. — Твой отец — мечтатель. Он мечтает о золотом дне, на которое он спустит нас, если сорвет большой куш.

Слова азартных игр такие, как «золотое дно» и «большой куш» звучали очень странно, когда исходили из ее уст, даже как-то забавно и, вместе с тем, грустно. Она произносила их, о чем-то задумавшись.

— Но он больше не играет в азартные игры, — сказал Генри, все еще пытаясь разгадать загадку своего отца. — И он весь в печали, Ma.

— Более чем в печали, Генри. Когда его печаль перелилась через край и стала невыносимой — это превратилось в болезнь. Твой отец, он словно во мраке.

— Из-за смерти Эдди?

— Каждый из нас по-своему принимает беды, которые могут повстречаться на его пути, — сказала мать, глядя на могилу. — Доктор сказал, что это пройдет, но не сразу…

Его поразило то, как с печалью можно было обращаться так же, как и с болезнью, и то, что его отец на самом деле бывал у доктора. Его разочаровало то, что мать хранила это в тайне от него. А что его собственные тайны? Он никогда не рассказывал ей или другим, как он скучает по Эдди, или о его ностальгии по Френчтауну и по старым приятелям, Лео Картиеру и Ники Ла-Фонтейну, или о его жутких видениях, в которых взрывается атомная бомба, и огромный атомный гриб укутывает весь мир.

— Бедный Генри, — сказала мать, ероша волосы на его голове. Ее рука была ласковой. И вдруг в ее голосе прорвалась решительность: — Смотри, если ты думаешь, что на могиле у Эдди должен стоять камень, то он, в конце концов, будет стоять, — она наклонилась за флягой с водой и подняла ее. Она держала ее так, словно это была ручная граната, которую она намеривалась бросить. — Рано или поздно.

— Наверное, можно попробовать, — предложил Генри. — Что-то внесешь ты, а что-то я.

— Наверное, — сказала мать.

Невозможное внезапно стало возможным, и Генри аж заплясал от волнения перед могилой Эдди. И успокоившись, спросил:

— А какой камень, Ma?

Они оглянулись на окружающие их могилы. На них были серые плиты, гранитные блоки, мраморные столбы, отталкивающие своим одиночеством. И даже камень в форме ангела, неподалеку от могилы Эдди, был мрачен и непригляден.

— Что-нибудь особенное, — ответила она, и в ее глазах, яркими огнями засветилась жизнь. — Хотелось бы что-нибудь присущее Эдди. Как ты думаешь, что бы он хотел, Генри?

Генри подумал о бейсболе. Эдди предстал перед его глазами в низкой в позе, раскачивающим биту и готовым в любой момент отбить летящий в него мяч. Затем он услышал удар биты, встречающей мяч, свист мяча, отлетающего в самый дальний угол поля, и за этим следующие с трибун крики и овации.

— Бита и мяч, — сказал Генри, слова повыскакивали у него изо рта.

Мать с удивлением посмотрела на него, раскрыв рот, затем обернулась, чтобы рассмотреть могилу Эдди. Генри смотрел туда же, воображая себе бейсбольную биту и мяч, установленные на могиле подобно символу всемирной ярмарки 1939 года: бита в готовности и мяч в основании.

Они посмотрели друг на друга и начали смеяться над идеей такого памятника. После смерти Эдди он впервые услышал ее смех, весело забулькавший в воздухе, и Генри присоединился к ней. Они внезапно оказались беспомощны перед смехом, словно их двоих недавно выпустили из тюрьмы после длинного заключения. Захваченные таким весельем, они прижались друг к другу, упиваясь внезапным порывом радости.

— Ты сможешь это нарисовать? — спросила его мать, запинаясь, чтобы ухватить ртом воздух. — И что про это скажет Отец Лемиёкс, когда увидит биту и мяч на могиле у Эдди?

Позже, когда они уже уходили с кладбища по каменной дорожке, извивающейся под их ногами, он взял ее за руку и повел на отдаленный участок, где была вскопана земля. На этом участке были детские могилы, где камни были выложены так, что все это походило на прорезавшиеся зубы маленького ребенка. Генри с матерью как-то рискнули оказаться там, но они больше ни разу туда не возвращались. Памятники были в форме ягненка, медведя Тэдди и голубя. Они были установлены на маленьких могилах. Возле этих камней были оставлены игрушки: красный пластмассовый грузовик, синий мяч, маленькая деревянная лошадь.

— Если отец Лемиёкс позволил на могиле ягненка или медведя Тедди, то, возможно, он не будет возражать против биты и мяча, — сказал Генри.

— То, что он думает, не имеет никакого значения, — сказала мать. — Если мы хотим, чтобы у Эдди были мяч и бита, то они у него будут.

Генри хотел обнять ее руками, но отказал себе в этом. Он побоялся, что она оттолкнет его, что уже иногда бывало, когда она была утомлена и раздражена, или, может быть, ей было одиноко без Эдди.

В затишье под конец дня, между наплывами покупателей (они всегда приходили и уходили все сразу — толпой) мистер Хирстон часто жаловался на жизнь. В один из таких моментов Генри подошел к нему, когда тот стоял, как обычно, у окна со своими кислыми комментариями, адресованными прохожим.

— Вам что-нибудь известно о памятниках, мистер Хирстон? — спросил Генри.

— О каких памятниках? — рассеянно спросил тот, все еще пялясь в окно.

— О памятниках на кладбище.

Бакалейщик посмотрел на Генри в узкие щелки глаз и спросил:

— Что, все о памятниках, или это повод, чтобы на минуту отдохнуть от работы?

От усердия его щеки налились кровью. Генри схватил метлу и начал изо всех сил мести, хотя весь пол уже был чистым.

— Ладно, ладно, — хлопнул в ладоши мистер Хаирстон. — Положи метлу. Уборка чистого пола — пустая трата сил, лучше потрать их на что-нибудь другое… Я теперь вспомнил: твой брат умер, и памятник нужен для него, правильно? — в его тоне не звучало никаких извинений или сожалений.

Кивнув, Генри сказал:

— Мы с матерью думаем о памятнике над его могилой, и действительно хотим, чтобы он был, но сейчас нам приходится экономить, ведь сразу нам не расплатиться, — о чем, конечно, думать было бы неприятно, тем более говорить вслух.

Бакалейщик снова отвернулся к окну, словно это больше его не интересовало.

— Где можно купить памятник? — настаивал Генри.

— Нужно придти туда, где их продают, — сказал мистер Хирстон, смеясь своим поросячьим визгом, не содержащим ни радости, ни развлечения.