Сергей Абрамов - Мертвые не плачут

Короче, не тревожный пока звоночек, но уже стремный.

Он, звоночек, вовремя был принят, и пациент, здравый и сильный мужик, не стал жалеть себя любимого: питание, сон, занятия физкультурой – все было построено под нежданное медицинское открытие. И все было прописано в истории болезни в качестве рекомендаций. Бег по пересеченной местности, как видел Пастух, входил в программу оздоровления. И результаты радовали, если поверить последней – июньской – диспансеризации с пристрастием. А с чего бы им не верить? Мэр все-таки, не кто-то там с улицы. И жить хотелось не просто, а со вкусом, который дают деньги. Хотя тахиаритмия никуда не делась. И давление погуливало.

Пастух имел очень начальное представление о болезнях сердца. Как, впрочем, и об иных болезнях. Не довелось ни с чем серьезным столкнуться, кроме пары ангин в детдомовском житии и – это уж на войне – одной пулевой сквозной дырки в ноге. Как говорил детдомовский директор, зажило как на собаке. Поэтому он не без усилий продирался сквозь прихотливый стиль медкарты. Но суть словил: у мужика неважно с сердцем. И уж коли оно дало о себе знать, то это – надолго, если не навсегда. Звонок зря не звенит…

Это было славно. Он знал, где взять лекарство.

Набрал на мобильнике текст эсэмэски. Такой: «Движок сбоит нужен ремонт». Отправил. Ждал. Быстро, минуты через три, получил ответ: «Завтра семнадцать Собор». И все.

Собор в Городе был один, но знаменитый и красоты обильной. Хорошее место для случайной встречи двух совсем не знакомых людей.

А между тем, поезд мало-мало, а разбежался. И всего-то ничего, как Пастух в Городе, а что делать – худо-бедно понятно. В наброске. Досье, как и положено, отменно собрано. А живая картинка в деталях где-то к послезавтра окончательно нарисуется. А пока день в разгаре, не худо бы в мэрский поселок съездить и погулять по нему человеком-невидимкой.

Кто у нас в отечестве человеки-невидимки? Много их! Разный подвид – для разных случайностей.

Спустился к покинутой на ночь машине. Прав оказался: никто на нее сирую не посягнул. И на рядом запаркованный посторонний красный лимузин тоже – никто. Город либо честных, либо нелюбопытных людей… Поехал на окраину Города, на вещевой шумный рынок, который, знал Пастух, и по понедельникам торговал. Бывал он на нем прежде.

Походил по рядам, поприценивался то к курткам зимним кожаным, то к джинсам летним самострочным, то еще к чему-то бессмысленному, но минут через пятнадцать хода напал на ряд, где торговали рабочей одеждой. Как с прилавка, так и с асфальта – у кого сколько денег нашлось, чтоб за место в ряду заплатить. Нашел тетку, торгующую от какого-то непроизносимого «ООО», у которой имелись в ассортименте куртки и комбинезоны из ткани, именующейся странно – «смесовая».

– Хлопку тут целых тридцать три процента, – с гордостью сообщила тетка, поглаживая товар. – И носили-то костюмчик ну не боле, чем три раза.

Слово «проценты» звучало у нее с ударением на «о», а «раза» – на второе «а».

Пастух клюнул на рекламу и купил костюмчик темно-синего когда-то цвета. Ежу было ясно, что носили его три тыщи тридцать три раза и в условиях, мало совместимых с жизнью. Но Пастуха все устроило. Даже цена. Он за ней не постоял. В соседнем ряду надыбал бейсболку с надписью «Жесть»: надпись подходила к одежде. Еще взял мороженое «пломбир» у восточного человека в такой же бейсболке с той же надписью.

– Брат, – сказал восточный человек и показал на бейсболку.

– А то, – согласился Пастух без энтузиазма.

Раньше такие лица он привык видеть в прицелах карабина или снайперской винтовки.

Но на дворе был мир. Какой-никакой.

Пастух шел по рынку и ел мороженое. Оно было вкусным, а вкус этот хранился в памяти с отрочества, с детдома, где старик-повар раз в месяц по разрешению Бати проворил разновозрастным детдомовским хулиганам молочное с сахаром мороженое. Брат жутко любил его и плакал всерьез, когда блюдечко пустело. Добавок в детдоме не давали.

Что или кого он сейчас жутко любит? Риторический вопрос…

В машине Пастух переоделся в обновку, бейсболку поселил на затылок и порулил по знакомой дороге в мэрский поселок. Те же пятьдесят с копейками минут езды, несмотря на рабочий день понедельник. У поселка загнал машину подальше от дороги и поближе к лесу, а сам пошел к Реке, протопал вдоль забора, открыл незапертую, как и ожидалось, калитку и оказался внутри поселка. Картонная папка для важных документов с ботиночными шнурками ненавязчиво давала понять, что он не просто слесарь там или водопроводчик галимый, а человек не последний и спешит по делу.

Пастух здраво понимал, что его деловые гулянья по улицам поселка конечного смысла не имеют. Визит ли в контору поселка с требованием показать, например, схемы охранно-пожарной сигнализации в домах, если они есть в конторе, попытка ли постучаться непосредственно в тот или иной дом и посмотреть на месте, что за системы ОПС стоят там-то и там-то… Бредово и, главное, опасно. Если, не дай Бог, что-то когда-то в срок произойдет, то любой гондон из местных вспомнит сомнительного пожарного инспектора в костюмчике из смесовой ткани, задававшего вредные и подозрительные вопросы.

Нет, конечно, ничего такого по-детски наивного и по-взрослому опасного Пастух делать не собирался. И с чего этот любой гондон должен решить, что смесовая ткань – первый признак пожарного инспектора? Вот уж нет! Электрик, водопроводчик, слесарь, сварщик, плотник, каменщик – да мало ли кто весь день по поселку шатается! И все с ног до головы в смесовой ткани. Разве упомнишь…

А он, Пастух, ничего с собой поделать не мог. Бинокль – вещь отличная, но ему, Пастуху, всякий раз зачем-то надо было… ну, как поточнее?.. подышать воздухом творимого им события. Так? Все равно – не точно… Он знал откуда-то заграничное слово «амбьянс», нашел в словаре варианты перевода: среда, атмосфера, обстановка. Ну, где-то так. Но ему не нравились русские синонимы – привычные, обыденные, давно обкатанные во рту. А вот амбьянс… Что-то необъяснимое, но существующее – жарко или холодно, дождь или ветер, лес или поле, а еще запахи – стен, вещей, тела…

Вот на войне никакого амбьянса не было: гарь, грохот, жара, явь как сон и наоборот.

И лица, лица, лица…

Часто – как раз в прицеле.

А там, далеко, уже на пороге юности, когда брат жил обок и был совсем маленьким и беззащитным, и недоедал, как все в детдоме, а эта жирная и потная сука била брата по лицу почему-то красными лапами, обклеенными, обвешенными сырым тестом для пирога с черешней, била, потому что брат украл из алюминиевого таза малую горсть ягод.

Они были – для пирога.

Суке не повезло. Она упала в колодец. Вечером следующего дня. Пошла по воду и упала. Так вышло. Похоже, ведро уронила и стала высматривать его в черноте сруба. Слишком глубоко заглянуть старалась…