Сергей Абрамов - Мертвые не плачут

Прямо хоть подкрадывайся к окнам и подглядывай, таясь, безо всякого бинокля…

Но это – пустое!

Пастух, железный дровосек, чувствовал, как завелся моторчик где-то не то под сердцем, не то в желудке, и это, знал Пастух, было сигналом: что-то идет нештатно…

Дровосеком да еще железным назвал его проверяющий армейский полковник, когда всю группу Пастуха арестовали, заперли в каком-то сарае, допрашивали. Вот и полкаш этот из штаба бригады прискакал. Село Пастух и его люди вычистили слишком чисто, никого не пожалели. А чего жалеть, когда там даже дети с пушками ходили и на боевиков Хана пахали…

Полковник дважды назвал так Пастуха – железный дровосек. В начале допроса – как оскорбил, а в конце – с явным одобрением. Все сошло, проехали…

А почему – дровосек, да еще и железный, не объяснил.

Может, потому что машинка какая-то внутри есть? Которая включается, когда пора пришла?..

Вот и сейчас включилась…

А самому вмешаться в происходящее нельзя. Сам так и определил.

В наушнике бился шумовой фон. Кричали что-то кому-то, смеялись, что-то роняли на пол… Мальчик воспитанно и тихо сидел за столом, не пил, не ел, потому что никто пока, видел Пастух, к трапезе не приступал.

Еще кто-то что-то нес на праздничный стол, умещал это «что-то» на тесном столе, и в бинокль Пастух видел не слишком четкую картинку, на которой появлялись то руки, то головы, то – крупным планом – жопы. И опять же невнятно, но громко шел фон – общий разговор. Буквально общий, когда все говорят сразу и о разном.

Гостя, которого дамы ждали и которого Пастух промельком увидел – идущим от машины к дому, в рамках окон заметно не было. Он где-то в доме затерялся. А сестра и мама – вот они. Мама сидит как раз рядом с Мальчиком, а справа от нее в «кадре окна» поместилось ровно полсестры. Слева от Мальчика был пустой стул, вернее – половина стула, а вторая в окно не влезла. За стулом видна была почему-то не прикрытая дверь в прихожую…

А в наушник лилась – на фоне общего гуда – светская и необязательная беседа мамы с Мальчиком. Мама спрашивала про родителей, про школу, про планы на будущее, шаблонно спрашивала, но с чувством, и Мальчик красиво и честно врал ей про свою мечту стать театральным актером и когда-нибудь сыграть Северного Принца. Мама верила и умилялась.

Пастух никогда не понимал, почему взрослые разговаривают с детьми с высоты своих лет и почему дети в таких случаях вежливо отвечают, неся какую-нибудь чушь голимую, а не посылают их туда-то и туда-то тоже вежливо и иносказательно. Пастух был далек от театра и никогда никого не мечтал играть на сцене. Его вполне устраивала своя роль по жизни – героя кровавого боевика, какие он, если честно, любил смотреть, когда скупое время выпадало. И сейчас он не то чтобы завидовал Мальчику, который легко вошел в заданную роль «праздничного сиротки», но злиться начинал. И остановить себя не мог. И ведь понимал, что все идет по его, Пастуха, плану. Нормально идет. И Мальчик сейчас делал то, что Пастух не умел. А делать надо было и – быстро.

Тоже ведь война, если здраво рассудить. И смерть в конце…

– А вот и пирог! – услышал Пастух в наушнике и увидел, как Королева возникла в оконном «экране» с блюдом, на котором что-то круглое было. – Разбирайте!..

Руки потянулись, мама Королевы положила кусок пирога Мальчику на тарелку, а на столе по тарелкам – Пастух заметил и оценил – разложена была всякая снедь, купленная либо по дороге домой, либо и до того в холодильнике имевшая место. Но не оценить умение Королевы нарядно принять неожиданных гостей было невозможно. Пастух оценил.

И гости оценили.

Только Мальчик спросил:

– А с чем пирог?

– С ягодами, – ответила Королева. – Не видишь разве?

– Они такие красивые получились, – сказал Мальчик. – Как на картинке…

Переигрывает, машинально отметил Пастух.

Но в натуре все прокатило.

А Королева села спиной к окну и закрыла собою полстола. Мальчика уж точно стало не видно.

– Тост! – сказала мама Королевы. – Кто начнет?

– Наверно, я, – послышался мужской голос и в оконный «кадр» вошел молодой и довольно крупный парень. Или мужик. Пастух не видел лица. Парень как-то сразу не уместился в «кадре»: голова и ноги – за «кадром», а в нем – обтянутый черной футболкой торс. Не очень-то и накачанный, но внешне пристойный. Мужской вполне. И еще рука – с бокалом красного вина. Тоже нормальная мужская рука.

Как и голос. Но его малость искажала акустика, хрип какой-то шел фоном…

– Наверно, я, – повторил он и продолжил: – Я сегодня очень счастливый…

В оконном «кадре» возникло тоже счастливое лицо младшей сестры Королевы. Хороша она была! Картинка просто. Объективно – куда ярче старшей сестры. Хотя старшая Пастуху больше нравилась. Теоретически, ясный пень.

– Я счастлив, – проникновенно, как роль играл, повторил мужик, а свободную руку положил на плечо подруги. – Я счастлив быть в доме сестры девушки… моей любимой девушки, которая позавчера согласилась стать моей женой. Я счастлив наконец-то познакомиться с мамой моей любимой, которую я тоже сегодня вижу впервые. Мы совсем недавно познакомились, совсем случайно, но любовь… – паузу сделал, Актер Актерыч, – она же неуправляема… Все так быстро, так сильно… Я давно один, родных практически нет. И просто близких – нет… Есть работа, есть спорт… А тут – как взрыв… И вдруг!.. Мы хотели сначала глубже понять самих себя, а уж потом посвящать родных в нашу прекрасную тайну. Плохо это или хорошо, вам судить, но мы решили, что время пришло. И вот все мы – здесь, в вашем теплом доме, и этот вечер должен стать главным в моей жизни и в жизни моей любимой. Мы просим вашего благословения…

Он театрально умолк, а сестра Королевы, красивая и счастливая, встала рядом, взяла его под руку…

Странно, но его голос Пастух когда-то уже слышал. Или не его, но очень похожий. Он не мог вспомнить, когда, где и при каких обстоятельствах он слышал этот похожий голос, и раздражался, что не мог…

И висело, как и положено, молчание, чтоб каким-нибудь неуместным словом не нарушить волшебство и торжество сказанного…

Пастуху слышать все это было тошно. Он легко чуял в мужиках фальшь, а тут она прямо рекой лилась – сладкой и густой, как патока.

Все это было, считал Пастух, скверным, излишне сладким и пафосным фарсом, который почему-то был нужен этому мужику. Да он наверняка – красавец, считал себя героем – этаким провинциальным жиголо из провинциального, но упоенного гордостью города, где мужики спокон веку знали себе цену. Высокой цена была – так они себя понимали…

Пришел бы такой к Пастуху в старую команду – убил бы.

Ну, уж точно – прогнал бы.

Но голос-то, голос…

В лицо бы взглянуть…