Тара Янцзен - Безумно холодный

— В отличном состоянии, — ответил Хокинс. — Скитер поколдовала над ней немного. На треке мы сделаем новый Камаро Куина, если они с Реган когда-нибудь вернуться из свадебного путешествия.

Ага, подумала Катя. Они говорят о машине, о той ракете, что унесла их с парковки у Ботанического сада.

У Ботанического сада, где ее прекрасный Олег Генри, скорее всего, лежит в руинах. «Кому, черт возьми, понадобилось взрывать аукцион произведений искусства? — гадала она. — И взрывать его фейерверками?». Какая-то неонацистская, ненавидящая окружающую среду и орхидеи организация радикалов решила рассказать миру о себе, взорвав ботанический сад?

Это было бессмысленно. Сколько бы она не задавала себе этот вопрос, она ни на миллиметр не приблизилась к ответу.

Она не знала, покроет ли ее страховка акт антиприродного терроризма. Если это была халатность работников Ботанического сада, какая-то ошибка с фейерверками, она, как и любой другой владелец галереи, могла подать в суд. Ее совершенно точно не предупреждали насчет фейерверков — хотя иск Ботаническому саду не особо хорошо скажется на бизнесе. На самом деле, все происшедшее было одной большой PR-катастрофой.

Боже, она надеялась, что никто не пострадал. Это беспокоило ее больше всего. Огромное количество людей шныряло около сцены, хотя все они все же находились дальше, чем она — а ведь даже ее ранило не так серьезно.

Ей нужно было позвонить Алексу и убедиться, что с ним все в порядке, но у дока она телефона не заметила, а ее мобильник по-прежнему лежал в сумочке, оставленной в Ботаническом саду.

Телефон был у Хокинса. Она видела, как он говорил по нему, пока док очищал ее лицо, и собиралась попросить его на время, как только Хокинс вернется в машину.

Он сказал, что работает на министерство обороны, а не на ее мать, но она никак не могла избавиться от ощущения, что именно ее мать сделала ужасную ошибку и наняла Кристиана Хокинса в качестве телохранителя. А потом, по какому-то кошмарному стечению обстоятельств, ему пришлось подключиться к действию — что, следовало признать, он сделал весьма успешно.

Исключительно успешно. Она едва успела приземлиться на газон, как он уже оказался поверх нее, закрывая от опасности. Казалось, это стало его профессией.

Конечно, насколько она помнила, ее профессией было разрушать его жизнь.

Тихо выругавшись, она закрыла руками лицо.

Она в беде. О, черт, может и так, но панике она не поддастся. Она сделает это позже, но не сейчас — не в этой машине.

Опустив голову, она еще раз вздохнула и снова огляделась. Переулок, в котором они припарковались, выходил на Семнадцатую улицу. Ее галерея находилась на Семнадцатой улице в ЛоДо в паре миль на запад, прямо за Юнион-Стейшн, что, конечно, не имело никакого значения, потому что она не собиралась выпрыгивать из машины и убегать. Она не скроется, не улизнет. Наверное, ушла бы, будь с ней не Хокинс, но его она не бросит. Не сможет.

Она собиралась извиниться перед ним, да поможет ей Бог, и хоть немного облегчить бремя своей вины прежде, чем оно окончательно раздавит ее в том месте в груди, куда давило все тринадцать лет. Извинения были ее сильной стороной, козырной картой, запасным выходом из скользких ситуаций. А она никогда не оказывалась в более скользкой ситуации. И никогда не была так сильно обязана извиниться. Произнесенные вслух слова могут хоть немного облегчить дыхание. А потом, когда они приедут к галерее, она поблагодарит его у дверей, закроется внутри и поддастся панике в ожидании Алекса.

Она не собиралась уступать его заботам и исчезать вместе с ним, вне зависимости от того, на кого конкретно он работал, и сколько картин погибло в пламени фейерверков. Они с Хокинсом уже однажды исчезли, на месяц, в двухместном номере отеля Браун-Палас, пользуясь услугами горничных, поздно вставая, шатаясь по ночным вечеринкам. Он показал ей Денвер, о существовании которого она и не подозревала.

Это было самое дикое время за всю ее жизнь. Иногда она думала обо всем этом, мечтала о нем. Хотя после сегодняшних событий, она была уверена в том, что эти милые моменты ленивых размышлений покатятся прямиком в ад. Он был отличной фантазией, связанной с большими переживаниями и тоской, а она была так безумно в него влюблена. По-сумасшедшему, на самом деле — ее мать была так добра, когда указала на это. Она была невероятно, безответственно безумна, отбросила прочь всю свою жизнь, швырнула ее в канаву, на самое дно канавы, связавшись с уличным бандитом. Этого ее мать вынести не могла. И это — женщина, которая несла на себе бремя Свободного Мира каждый день своей жизни; женщина, которая гордилась этим; женщина, которая долго и тяжело боролась за привилегию нести бремя Свободного Мира на своих плечах.

Гордость. Вот это слово. Неужели у Кати вообще не было гордости? Ни маленького кусочка? Она ничему не научилась у своих родителей? Особенно у матери?

Ну, вообще-то научилась, но выразить это словами было тяжело. Так что она прикусила язык и попыталась пережить страшную бурю, потом была отослана в Париж — так далеко от Денвера, убийц-наркодилеров и угонщиков машин, как только смогла устроить ее мать.

И вот она вернулась, приземлилась в самый центр разразившейся катастрофы, попала в ночь, которая по отвратительности сравнялась с абсолютом.

Ее взгляд нечаянно скользнул к мужчинам в переулке, и она тихо выругалась, передумав: ночь могла стать еще хуже, намного хуже.

Хокинс не изменился, ну, или изменился, но все равно не так сильно, чтобы подходить ей. Было так легко смотреть на него и видеть того девятнадцатилетнего ангела мщения, появившегося из ниоткуда и спасшего ее. Только теперь он был ангелом мщения в дорогом, хорошо пошитом костюме, — прекрасным ангелом, в лице которого было больше углов, чем округлостей. Его волосы касались воротника рубашки. В плечах он стал шире, ростом, вероятно, выше. Все такой же гибкий, но крепче, чем раньше.

В его объятьях она чувствовала себя защищенной, но так ведь было всегда: с того первого раза, когда он поймал ее в переулке и до последнего — вот на этом ей и стоило сосредоточиться. Теперь он был незнакомцем, и ей не нужна была мать, чтобы сказать себе: таким он оставался всегда.

Но она все равно испытывала удивительное любопытство. Ей стоило попросить Алекса разузнать о нем побольше. Иногда секретарь поражал ее связями, которые успел приобрести, работая на Лос-анджелесскую полицию. Если он пожелает, Алекс найдет о Кристиане Хокинсе все: раскопает его секреты и грехи и передаст ей в запечатанном желтом конверте.

Но то была бы не первая ее попытка раскопать что-то о его жизни. Конечно, Алекс должен был проделать работу лучше, чем частный детектив, которого она нанимала пару лет назад, взявший кучу денег за информацию о том, что Кристиан Хокинс по-прежнему живет в Денвере и на жизнь себе зарабатывает торговлей машинами.