Гордон Томас - Охотники за человеческими органами

Он должен прорваться к двери. Или отыскать что-то еще, чем можно защитить себя.

Клингер почувствовал свое преимущество. Еще несколько шагов — и он загонит Нэгьера в угол, а уж тогда единственным путем отступления для него станет окно. Но сначала ему придется разбить стекло микроскопом. В этот момент он прыгнет вперед и дотронется до его лица перчаткой. Его мошонка словно поджаривалась на медленном огне; тот, кто сделал с ним такое, заслуживает медленной мучительной смерти. Может быть, в конце концов и стоит вышвырнуть Нэгьера из окна. Его губы раздвинулись.

У мистера Белые Перчатки улыбка настоящего психа, подумал Томми. Он наткнулся ногой на чемодан и едва не потерял равновесие, но ухитрился превратить это в рассчитанное падение. Рухнув на ковер, он пальцами нащупал ручку чемодана и тут же швырнул его вперед — так, что он всей тяжестью врезал мистеру Белые Перчатки по ногам в районе щиколоток. Томми увидел, как улыбка исчезла с его губ.

Пока Клингер шатался и раскачивался, Томми снова попытался ударить его микроскопом в мошонку, но промахнулся и угодил мистеру Белые Перчатки по бедру. Раздался хруст стекла. Томми торопливо пополз по полу, даже не раздумывая над тем, что он разбил. Однако в данный момент мистер Белые Перчатки не обращал на него никакого внимания. Вместо этого он лихорадочно схватился за свое бедро. Томми вскочил на ноги и кинулся к двери. За ним вдруг раздался какой-то грохот — мистер Белые Перчатки растянулся на ковре, вывернув голову под неестественным углом. По комнате пополз запах выделений из тела.

Томми вернулся к кровати, пытаясь отыскать в нем признаки жизни. Их не было. Он выждал еще несколько минут, потом подошел поближе и присел на корточки. На брюках незнакомца растеклось маленькое мокрое пятно. Он наклонился, понюхал, и тут же его глаза просветлели. Томми быстро отпрянул. Посмотрел на перчатки. От них исходил тот же самый слабый маслянистый запах. На тренировках в школе говорили, что по-настоящему смертельные новые нервно-паралитические вещества пахнут автомобильной смазкой. Избегая дотрагиваться до перчаток и пятна на бедре, он обшарил карманы мистера Белые Перчатки. В бумажнике он не нашел ничего, кроме пачки стодолларовых купюр. Ни удостоверения личности, ни каких-то личных бумаг. Не было даже водительских прав. Из заднего кармана он вытащил маленький коричневый кожаный футляр, раскрыл его и уставился на цветную фотографию мистера Белые Перчатки на пластиковой карточке. Судя по надписи на карточке, его звали Клаус Клингер. Почти такая же классическая немецкая фамилия, как Шмидт. Но не было никакого ключа к тому, кто выдал эту карточку.

Томми выпрямился и сунул карточку в свой карман. Ему здорово хотелось в туалет. Облегчившись, он взглянул на себя в зеркало — лицо было белым как мел. Он наполнил раковину холодной водой и опустил в нее лицо, снова посмотрел в зеркало и повторил процедуру. Вытеревшись, он вернулся в комнату, уселся на кровать и уставился на тело Клингера. Его инструктор по химическому и биологическому вооружению говорил, что теперь, когда русские избавились от своих арсеналов, шанс наткнуться на какое-то нервно-паралитическое вещество ничтожно мал — если только вам не случится работать в Ираке. Надо не забыть сказать инструктору, чтобы он он добавил к этому списку по крайней мере еще один мотель в Вашингтоне.

Телефон на ночном столике зазвонил. Это была Шанталь. Он рассказал ей о том, что произошло.

— С тобой все в порядке?

— Все нормально. Но ты передай полковнику, что я почти уверен: этот Клингер — из Команды номер один.

— А ты позвони Гейтсу. Тебе понадобится местная крыша, — бодро сказала Шанталь. — И не давай никому притрагиваться к этим перчаткам.

— Вот насчет этого можешь не волноваться, — с готовностью отреагировал Томми.

Уход короля и королевской свиты послужил сигналом формальному завершению приема в честь Нобелевских лауреатов. Но люди все еще толпились вокруг лауреатов, в основном слушая их и лишь иногда прерывая вопросами и комплиментами.

Грациозно выскользнув из одной группы, Иосиф повернулся к Мортону.

— Я уже сыт влюбленными взглядами. Давай выберемся отсюда и оставим площадку остальным четверым. — Он подмигнул Мортону. — Ты когда-нибудь задумывался, почему Нобель учредил премии лишь в пяти областях?

— Нет. Но, кажется, сейчас узнаю, — сказал Мортон, пробираясь с ним сквозь толпу.

— Это точно, Дэвид, — бодро воскликнул Иосиф. — Нобель учредил премии лишь в тех областях, которые интересовали его самого. Итак: ни ботаники, ни биологии, ни зоологии, ни психологии. Даже у Фрейда никогда не было ни единого шанса. То же самое с архитектурой и экономикой. Кроме того, Нобелю медведь на ухо наступил, а значит, Паваротти никогда не получит Нобелевскую премию. Ни один из ныне живущих великих художников не удостоится этой награды за свои холсты, поскольку Нобель считал их искусство занудством. А премию за литературу он ввел лишь в конце жизни, когда серьезно увлекся чтением.

— Ты просто кладезь информации, Иосиф.

Тот протестующе улыбнулся.

— Просто сведения из тех бумаг, что прислал мне Линдман. Странный он человек, правда? Тот, кто его не знает, принял бы за владельца похоронного бюро. А между тем он собаку съел на лести. Взгляни, как обхаживает Мадам.

Как только нарушилась прямая линия, в которую гости выстроились при выходе короля со свитой, Линдман подошел к ним, увел Мадам и теперь водил от группы к группе, топчась рядом с ней и идя следом, словно охраняя. Сейчас она была в дальнем конце зала, Линдман снова представлял ее каким-то гостям.

— По-моему, с ней давно уже никто так не разговаривал, как ты, — сказал Иосиф.

— Вероятно, она слишком привыкла делать все что взбредет в голову, — пробормотал Мортон.

— Это в ней старый комплекс кинозвезды. Поэтому ей нравится, когда ее называют Мадам. Дает возможность почувствовать себя Гретой Гарбо.

— Ты полагаешь? — вяло спросил Мортон, не очень расположенный спорить с этим утверждением.

В те несколько минут перед выходом короля он почувствовал в ней нечто большее, чем обыкновенную силу. Политиканы и магнаты обычно судят обо всем по удельному весу успеха. То, чем она обладала, было сильнее, глубже и гораздо опаснее. Она походила на человека, которому больше неинтересно приумножать свои богатства и достижения, потому что он вовлекся в нечто более важное, а успех полностью зависит от его собственного самоконтроля. Даже ее поклон королю был не более чем легкий наклон головы, словно при всей полноте мирской власти над этой страной у него не было власти над ней. Словно ее не было ни у кого. И меньше, чем у кого бы то ни было, — у этого нежно-старомодного графа, который явно одурманен и ловит каждое ее слово. Мортон снова встретил ее взгляд. Он не мог определить, о чем она думает.