Монс Каллентофт - Зимняя жертва

Еще нет, Калле.

Моя красота не для всех.

На щите загорается надпись «Белый танец».

И женщины толпятся вокруг него, вокруг мужчины. Единственного здесь, кто заслуживает этого титула.

Но он отказывает им.

Смотрит на меня.

Должна ли я? Никогда. Моя красота не для всех. И вот он танцует снова, теперь в его объятиях другое тело, но это меня он ведет сейчас по паркету.

Кавалеры.

Я отказываю одному, другому и третьему.

И вот подходит Калле.

Я прижимаюсь к деревянной панели.

Он берет мою руку. Он ни о чем не спрашивает, просто берет ее, но я отрицательно качаю головой.

Он тянет меня за собой.

Нет же.

— Танцуй, Калле, — говорю я, — занимайся этим с обычными шоколадными девками.

И он отпускает мою руку, хватает какую-то девку, что стоит рядом, и кружит, кружит ее, пока музыка не смолкает. И вот я стою у выхода в парк и смотрю, как он приближается ко мне, как держит под руку ту, или другую, или третью, или четвертую.

«Калле», — почти беззвучно шепчу я.

Я жду, медлю на месте. Звук удаляющихся мотоциклов, шум опьянения, которое постепенно перейдет в сон и завтрашнюю головную боль. Фонари гаснут, музыканты несут свои инструменты в автобус.

Я знаю, что ты вернешься, Калле.

Тихо журчит канал. Сегодня такая темная ночь и ни единой звездочки. Облачная пелена — словно завеса на небе, затянувшая и звезды, и луну.

Как долго мне ждать?

Час?

Ты идешь.

Калле, ты уже закончил с нею?

Там, где ты сейчас проходишь, дорога делает поворот, и ты кажешься таким маленьким на фоне желтого фасада деревянной сторожки.

Но ты не мальчик.

Не потому ли я жду тебя этой влажной прохладной июньской ночью, не потому ли мне жарко, так жарко, что ты становишься выше ростом в моих глазах.

Твоя рубашка расстегнута.

Я вижу волосы у тебя на груди, твои черные глаза. И вся сила, что есть в тебе, направлена сейчас на меня.

— Так ты еще ждешь?

— Я просто здесь стою.

И ты берешь меня за руку и ведешь по дороге, мимо маленьких, недавно построенных вилл. Мы сворачиваем налево, на лесную тропку.

Что же будет?

Чего я жду?

Твоя рука.

Внезапно она становится чужой. Твой запах, твоя тень становятся чужими.

Я не хочу сюда. В лес. С тобой. Я хочу, чтобы ты отпустил мою руку.

Пусти.

Но ты сжимаешь ее все крепче, и я иду за тобой в темноту, Калле, хотя уже не знаю, хочу ли этого.

Ты бурчишь себе под нос.

Говоришь о водке, бормочешь что-то, и твой запах сливается с запахом леса. В нем есть сила новой жизни, но есть и что-то гнилостное, неуловимое.

Пусти, пусти.

Сейчас я говорю это вслух. Но ты тянешь меня дальше, ты тащишь меня силой. Я ждала от тебя именно такой грубости.

Ты лев? Леопард? Крокодил? Медведь?

Я хочу ускользнуть.

Я Ракель.

Дерзкая.

Слышится бормотание.

И вот ты останавливаешься. Черные полосы вокруг нас. Ты поворачиваешься, и я хочу ускользнуть, но ты ловишь мою другую руку, поднимаешь меня. Сейчас в тебе нет ничего человеческого. Свет остался позади, мечты далеко.

Тихо, сука. Тихо.

И вот я лежу на земле, нет, нет, не здесь, и ты закрываешь мне рот, и я кричу, но чувствую только привкус железа и что-то сильное и длинное, поднимающееся внутри.

Так, так, теперь тихо, Калле пришел.

Земля вгрызается в меня, жжет.

Неужели я хотела этого? Желала?

Ведь я Ракель, и моя красота не для всех.

Калле.

Я буду такой, как ты, только хитрее.

Ты разрываешь меня, но я больше не протестую, лежу спокойно. Удивительно, как я могла так сжаться за несколько мгновений, превратиться в ничто.

Я разрываюсь на части, я взрываюсь, я не могу дышать под тяжестью твоего тела, и все-таки тебя здесь нет.

А теперь ты готов.

Ты поднимаешься. Я вижу, как ты застегиваешь брюки, слышу твое бормотание: «Сука, сука, суки они все».

Ломаются ветки, ты спотыкаешься, бурчишь, а потом наступает тишина, и она говорит мне, что ты уже далеко.

Но ведь ночь только началась.

Темнота сжимается где-то в центре моей диафрагмы, две протянутые руки, пробираясь сквозь светлую, сверкающую пелену, определяют, что здесь, вот здесь должна быть жизнь.

Я чувствовала это еще тогда.

Как растет во мне вся моя боль и мука, а это значит, что растет человек.

Я ползу по мокрой земле.

Ветви обвиваются, древесные стволы словно смеются надо мной, хвоя, листва, мох пожирают меня.

Я сворачиваюсь в комок. Но потом поднимаюсь.

Встаю.

Распрямляю спину.

Тринадцатое февраля, понедельник, вечер.

Четырнадцатое февраля, вторник

— Пожмем друг другу руки?

Маркус протягивает ладонь, и Малин берет ее. У него крепкое, решительное рукопожатие, «с душой», хотя и не до боли.

«Отработанное», — думает Малин и представляет себе, как мужчина в белом халате учит того, из которого должен получиться идеальный сын, пожимать руку.

— Добро пожаловать.

— Приятно быть вашим гостем.

— Может, мы живем не так богато, как твоя семья, — почти невольно произносит Малин и разводит руками в маленькой прихожей, удивляясь самой себе. Что это ей вздумалось извиняться перед другом Туве?

— Здесь очень мило, — говорит он. — Я тоже хотел бы жить в центре.

— Ты должен извинить…

Малин прикусывает губу и замолкает, однако чувствует, что надо закончить мысль.

— …что я была немного сердита, когда мы виделись последний раз.

— Я тоже был сердит, — улыбается Маркус.

Туве выходит из кухни.

— Мама приготовила спагетти с домашним песто. Ты любишь чеснок?

— Прошлым летом мы арендовали дом в Провансе. Там в саду был свежий чеснок.

— Летом мы обычно делаем вылазки на один день, — говорит Малин и быстро добавляет: — Сядем за стол прямо сейчас или ты для начала хочешь чего-нибудь выпить? Колы, может быть?

— Я голоден, — отвечает Маркус. — Лучше чего-нибудь пожевать.

Малин поглядывает, как он наворачивает за двоих. Он пытается сдерживаться, вести себя так, как его, конечно, учили родители, но шаг за шагом проигрывает битву с подростковым голодом, Малин видит это.

— Может, там многовато пармезана…

— Все хорошо, — перебивает Маркус. — В самый раз.

Туве прокашливается.

— Мама, я подумала над тем, что говорил дедушка. Это звучит классно, лучше и быть не может. Но нельзя ли Маркусу поехать со мной? Мы говорили с его родителями, они могут купить ему билет.

Подожди-ка.

Что это значит?

Малин представляет шестнадцатилетнего Янне и себя, четырнадцатилетнюю. Как они лежат в какой-то постели, расстегивая друг на друге пуговицы. «Могли ли мы разлучиться больше чем на пару часов?» То же чувство читает она сейчас в глазах Туве.

Это обнадеживает, однако время ограниченно.

— Хорошая идея, — отвечает Малин. — У них как раз есть две лишние спальни.