Гленн Купер - Хроники мертвых

Он не слушался простейших указаний. Отказывался выносить ночной горшок и подкладывать дрова в кухонный очаг. Его было не загнать в постель вечером и не поднять утром. Вначале Магдалина не теряла надежды и била мальчика палкой, но вскоре устала, тем более что битье не приносило результатов — Октавий даже ни разу не пискнул. Когда Магдалина уходила, он брал палку, которой его только что били, и начинал рисовать ею на грязном кухонном полу.

К началу зимы Магдалина перестала замечать Октавия. Пусть делает что хочет. К счастью, ел он немного, так что не наносил большого ущерба монастырским запасам.

Холодным декабрьским утром Иосиф направлялся на службу в церковь. Ночью первая в этом году зимняя буря похозяйничала на острове, оставив после себя снежное покрывало, блестящее на солнце до рези в глазах. Иосиф потер ладони, чтобы согреться, и поспешил по дорожке, пока не отморозил пальцы на ногах. Тут он заметил Октавия, в легкой одежонке сидящего на корточках босиком. Иосиф часто виделся с ним во дворе. Обычно он останавливался, чтобы, дотронувшись до плеча мальчика, прочитать молитву, прося Господа излечить ребенка от неведомой болезни, а потом спешил дальше по делам. Но сегодня Иосиф подумал, что мальчик может замерзнуть без присмотра — сестер поблизости видно не было.

— Октавий! — крикнул Иосиф. — Пойдем со мной! Нельзя ходить по снегу босиком.

Мальчик, как всегда, рисовал палкой, однако сегодня с каким-то особенным восторгом на бледном тонком личике. Снегопад создал для него прекрасную чистую поверхность.

Иосиф подошел ближе и уже хотел взять Октавия на руки, как вдруг задохнулся от удивления.

Не может быть! Иосиф прикрыл глаза рукой от слепящего солнца и еще раз посмотрел на снег. А потом кинулся обратно к скрипторию. Схватил Паулина за рукав и, несмотря на отчаянные возражения худого монаха, вытащил на улицу.

— Что такое, Иосиф? — возмущался Паулин. — Что случилось?!

— Смотри! Вот скажи мне, что ты видишь?

Октавий продолжал рисовать палкой на снегу.

— Невероятно… — прошептал Паулин.

— Но факт! — добавил Иосиф.

На снегу определенно можно было прочитать буквы.

— Сигбер из Тис?

— Подожди, он еще не закончил, — восторженно проговорил Иосиф. — Смотри! «Сигбер из Тисбери».

— Как мальчик научился писать? — спросил Паулин, белый как лист бумаги. От страха он даже не мог дрожать.

— Не знаю, — ответил Иосиф. — Никто в его деревне ни читать, ни писать не умеет. Сестры его точно не учили. Вообще-то все считают его слабоумным.

Октавий продолжал чертить палкой по снегу.

Паулин перекрестился.

— Боже мой! Он и цифры знает! Восемнадцатый день двенадцатого месяца 782 года. Это же сегодня!

— Natus, — прошептал Иосиф. — Рождение!

Паулин быстро затоптал надписи на снегу: и цифры, и буквы.

— Возьми его на руки! — попросил он Иосифа.

Они дождались, пока все монахи уйдут из скриптория на службу, а потом посадили мальчика на стол. Паулин положил перед ним лист пергамента и дал в руки перо.

Октавий тут же принялся чертить пером, не обращая внимания на то, что на листе ничего не появлялось.

— Нет-нет, подожди! — воскликнул Паулин и окунул перо в глиняную чернильницу.

Мальчик продолжил писать. Увидев черные буквы, возникающие из-под пера, Октавий издал странный гортанный звук. Первый звук в его жизни!

— Снова дата. Сегодняшний день, — пробормотал Паулин. 一 Но на этот раз он написал «Mors» — смерть.

— Колдовство какое-то!.. — запричитал Иосиф и попятился, пока не наткнулся спиной на другой стол.

Чернила высохли. Взяв мальчика за руку, Паулин показал, как макать перо в чернильницу. Без всякого выражения на лице Октавий снова начал писать:

Иосиф в недоумении покачал головой.

— Это не обычные буквы. А дальше опять дата, — пробормотал Паулин.

Иосиф вдруг вспомнил, что они опаздывают на службу. Непростительный грех!

— Спрячь лист и чернила. Оставим мальчика тут! Пойдем, Паулин. Быстрее в церковь! Попросим Бога помочь нам уразуметь, что мы только что видели. И да очистит он нас от зла!

В ту же ночь Иосиф с Паулином встретились в холодной пивоварне при свете толстой свечи. Иосиф заявил, что единственный способ успокоить желудок и нервы — добрый глоток эля. Паулин еле сдержался, чтобы не рассмеяться. Они сели на табуреты друг напротив друга.

Иосиф всегда считал себя простым человеком. Он понимал только любовь Бога и устав святого Бенедикта, которые обязаны соблюдать все монахи. Зато Паулина он почитал мыслителем. Ученым мужем. Сколько книг тот прочитал о небе и о земле! Если и мог кто-то объяснить, что они видели днем, то лишь Паулин.

Однако тот отказался толковать об этом, а предложил миссию. Друзья решили продумать, как выполнить ее наилучшим образом. Оба понимали: секрет мальчика нужно сохранить в тайне. Что толку беспокоить братьев, пока Паулин не раскроет причину столь странного явления?!

Наконец Иосиф осушил последнюю кружку эля. Паулин взялся за свечу, но прежде чем задуть ее, сказал другу то, что давно засело в голове:

— А знаешь, в случае близнецов седьмой по рождению сын совсем не обязательно седьмой по зачатию…

Уберт скакал по просторам Уэссекса с заданием, которое поручил ему настоятель Иосиф. Сомнения мучили каменотеса, но он был у Иосифа в долгу и поэтому не смог отказать.

Лошадь под Убертом потела, согревая его тело в морозный декабрьский полдень. Он был плохим наездником — каменотесы привычнее к медленным волам, запряженным в повозки. Уберт сильнее сжал поводья и сдавил коленями конские бока, боясь свалиться на землю. Иосиф выбрал лучшего скакуна из монастырской конюшни: его будто специально держали для таких срочных поручений.

Паромщик перевез Уберта с галечного Вектиса на уэссекский берег. Иосиф просил поспешить и вернуться в монастырь через два дня, поэтому пришлось пустить лошадь легким галопом.

День близился к концу. Небо стало синевато-серым, почти сливаясь по цвету с прибрежными скалами. Уберт ехал по обледенелым просторам невспаханных полей, через низкие каменные гряды, сквозь крошечные деревушки, как близнецы похожие на его родную деревню. Иногда на пути встречались понурые крестьяне, пешие или верхом на полусонных ослах. Уберт боялся воров, хотя, по правде говоря, его единственной ценностью были конь и горстка монет, данных Иосифом в дорогу.