Леонид Могилев - Тройное Дно

Но гастроли, слава Богу, шли к концу. Предстоял последний концерт в районном центре. А там музшкола была. Так что ожидала нас стыдоба. Собрались мы перед концертом и договорились. Потом хоть ножами друг друга резать, но чтобы концерт был на уровне. Ну, договор дороже денег. Отгладили мы костюмы, я треугольник пастой начистил, все блестит, тарелки тоже. Мастер смотрел на все это великолепие, смотрел, махнул рукой, но пить не стал. Уговор. И все шло как надо. Даже валторна не подкачала. А она, по-честному, бездарь. Заливались все, как на Страшном суде. И тут я объявляю: «Шопен — „Прелюдия“».

Там вообще одно фано. Ну, еще чуть-чуть скрипочки. Но мы из нее конфетку сделали. Мастер на зубатом. Оба контрабаса, гобой, флейточка, а это уже перебор. Так что валторна отдыхала и слушала. Я там ничего на своем железе не должен был делать. Но не утерпел. Флейточка пошла, и я так потихонечку вступил. И так оно забористо получилось, что надо было нам два такта вести, а мы восемь. И случилась полная гармония. Тут занавес, бис, флейточка в углу плачет, мастер плачет: «Ни на какую фабрику не отпущу, будешь, скотина, теперь при филармонии». Ну, потом, понятно, прием в райисполкоме, потом банкет в гостинице.

А дальше — больше. Ночью гобой, а он по совместительству у нас бухгалтер, проиграл все наши деньги, вернее, все, что остались, а он их частями отсылал в филармонию, но все равно много денег, за треть поездки, проиграл на бильярде. С горя. Ну чего там? Тысячи четыре «зеленых». Эко дело. Только он еще и повеситься решил. И почти преуспел. Вытащили его, однако, из петли. А если бы не вытащили, оплошали, то всем бы освобождение. Сам проиграл, сам себя наказал. А теперь вот жив. Надо выручать. А уже билеты на самолет. Всем домой хочется. Ну что такого? Скинуться можно. Так ведь где гарантия, что он опять в петлю не прыгнет. Или бритвой по горлу. Тоже удачно можно попасть.

Я всякие уродства видел. Контрабасы пыхтят, на самолет собираются. Все добро наше уже на аэродром уехало, за исключением самых любимых инструментов. Мы навели справки. Бильярдист этот — известная бестия. Денег не вернуть. Ну что тут поделаешь? Мастер говорит: «Он здешний. Пошли к нему домой, объясним, что деньги казенные. А нет, так за горло». Ох. Ну, пошли. Мастер, я и флейточка. «Я его разжалоблю. Это же отчасти из-за меня».

Ну, пошли мы. Квартира богатая. Один живет. Выслушал, посмеялся. Осмотрел нас. «Ну что у вас попросить? Вы же ребята нищие. Вот если бабу оставите со мной на час, так и быть. Отдам. Это уж сами должны понимать».

Мастер его сразу душить хотел. Но тут мне повезло, и, видимо, последний раз в жизни.

«А давай сыграем на все. Если ты выиграешь, баба твоя, — а тут флейточка аж серой стала, а мастер опять взвился, — а если нет, все до копейки назад и три шампанского. Вон тех, что за стеклом стоят».

«Ты понимаешь, мужик, на треугольнике я с тобой соревноваться не буду. Тут ты гениален. На бильярде — смешно. Я в Подольске второй кий держал по всей державе. А вот не хочешь ли вот в такую игру?» — И снимает со шкафа… Что? Ага…

Ну конечно, настольный хоккей. Флейточка покраснела, мастер завыл. Я пиджак снимаю. Ну откуда он может знать? Но и опасаюсь. Он ведь должен всякие полеты снаряда спортивного на три хода вперед высчитывать. Профи.

«А откуда у тебя это?» — невинно спрашиваю.

«Да вот, вместо выигрыша взял, — смеется, — ну, или играешь, или скатертью дорожка. Только без бабы. Она тут останется. А денежки вот они», — столешницу открыл и показал.

«Так, — говорю, — играем пять минут и без разминки. Заводи будильник».

«Зачем будильник? Электронный секундомер в часах. С зуммером». — И он завел. Главное в этой игре — спокойствие и броски крайними нападающими с ходу. Одолел он меня. Почти. Пока я к этой поляне привыкал, получил шесть штук, а забил три. А времени осталось — минута с небольшим. Компания моя сидит, ну смерть и то краше. Мастер нож перочинный в кармане раскрывает. Но у игрока-то наверняка ствол припрятан. Тут я постиг эту коробку, а счет уже десять — шесть. Глянул я еще раз на флейточку, мастеру подмигнул и говорю игроку: «Беру тайм-аут. Останови секундомер». — «Имеешь право», — отвечает. И остановил. Тут я куражиться начал. Приседать, кисти рук разминать. Узнал, сколько секунд до сирены, — и началось. Я мог сразу штук двенадцать забить — и дело кончено, но мне все мало. Секундомер в мозгах тикает, рука не дрожит, довел дело до равного счета, потом специально пропустил, и вместе с сиреной вкатил шайбу, да так, что сбоку подбросил, а центровым головой — и в самую девятку. Мастер привстал, флейточка ополоумела, а игрок говори?: «Я от дополнительного времени отказываюсь, ты чемпион». И деньги, все до рублика, отдает.

Когда мы уже из дома вышли, он меня в сторону отводит и говорит: «Мужик, ты же цены себе не знаешь. Ты же игрок. Давай я тебе уроки буду давать на бильярде, и мы поедем по державе. Страшные бабки будем иметь. Я же доподлинно знаю». Я вздохнул, крякнул и отказался. Потом он нас догоняет, кричит: «Шампанское забыли!». Да ну его к черту, это шампанское.

На этом у нас с флейточкой все и закончилось. Вернулся я на фабрику, забрал вещи свои, грамоты, книжку трудовую. Там уже в кадрах благодарственное письмо лежит из отдела культуры. Я и его забрал.

Я теперь в Астрахань собрался. Говорят, там хорошо. Рыба есть еще и то ли префект, то ли парторг справедливый. Ну отчего бы мне не поехать в Астрахань? А мастер теперь в Питере, на улице лабает. У канала Грибоедова. Надо как-нибудь заглянуть. Заказать песенку.

Зверев вернулся со службы в шестом часу. Поставил в вазу пять роз, полученных вместе с другими пустяками от сослуживцев по случаю дня рождения, и снял костюм. Потом он долго стоял под душем. Горячим, затем холодным, растерся банной рукавицей и потянулся туда, где обычно висело полотенце. Сегодня его на месте не было. Тогда он голым прошел в комнату, нашел махровую простыню, вытерся. Вернулся в ванную, подобрал грязную рубашку, трусы, бросил их в корзину. Причесался перед запотевшим зеркалом. Натянул чистое белье и вернулся в комнату. Комнат было две, и с некоторых пор — обе его. После того как уехала, ушла, испарилась женщина, что жила с ним в этой квартире.

В спальне он влез во фланелевые домашние брюки, рубашку-тенниску, прошлепал на кухню, вынул из холодильника две бутылки пива, одну об другую открыл, налил в стеклянный тонкий бокал, вышел с ним на балкон и посидел там минут десять. Он позаботился о том, чтобы сегодня никто не приходил к нему, и спешить ему было незачем.

В гостиной он вытащил на середину обеденный стол, накинул праздничную скатерть, щелкнул клавишей магнитофона.

Пристрастия его со временем не менялись, он предпочитал музыку черных трущоб Гарлема всякой другой. На всех кассетах было примерно одно и то же. Но одну он все же отложил. Минуту подумал и спрятал в секретер. Потом сделал музыку погромче, опять прошел на кухню, вынул из холодильника сыр чеддер, ветчину, початую банку томатов, майонез. Постояв секунду, достал еще бутылку пива, сдернул крышечку о край стола и перелил пиво в бокал.