Монс Каллентофт - Летний ангел

Янне проснулся рано — пришлось бегом бежать в туалет. Вчерашний ресторан — самый худший за всю поездку. Разваренный рис, плохое мясо, но Туве вроде бы понравилась каракатица. Девочка спит. У них в номере две кровати шириной по девяносто сантиметров, стоящие прямо на белом каменном полу. Алюминиевые перила балкона по-прежнему теплы от солнца, когда Янне опирается на них, а море всего в ста метрах — туда ведет улица с пабами, сувенирными магазинами, ресторанами и храмами. Балийцы в своих красочных нарядах, кажется, не очень переживают по поводу эксплуатации, воздух тяжелеет от запаха благовоний, когда они проходят своими религиозными процессиями, смысла которых он не понимает.

Но такова местная цивилизация, и раннее балийское утро такое теплое. Вино, которое он выпил за ужином, взбудоражило нервную систему, и теперь сон не приходит.

Окна в ресторане отеля темны.

Огни бассейна погашены.

Из бара доносится слабая музыка, но так тихо, что не заглушает дыхания Туве.

Он думает, что она дышит во сне в точности так же, как и Малин, — медленно, стабильно, но ритм то и дело прерывается покашливанием, не тревожным или мучительным, а облегченным, словно что-то внутри обрело свой истинный голос.

Ночное тепло здесь совсем другое, чем в Африке.

Тропическая ночь в сезон дождей — с ней ничто не сравнится. Когда дождь стоит стеной, и ты физически ощущаешь, как у тебя на коже растет плесень, а барабанящие капли не могут скрыть зло, которое бродит в поисках тебя — движется среди листьев, насекомых, деревьев.

Что-то всегда встает между людьми. Религия — как в Боснии. Клановая принадлежность — как в Руанде. И всегда политика, деньги, намерения и провокации.

А потом приходят такие, как я, — добровольные уборщики чужого дерьма, те, кто появляется сразу после катастрофы.

Такое случалось не раз, недавно и очень давно. Чьи-то пути скрещиваются в какой-то момент истории, и все меняет свое направление. Вспышка насилия — и с этим ничего не сделаешь.

Теплый ветер дует ему в лицо. Африка.

Холодный ветер. Балканы. Сырой пронизывающий холод, который навсегда останется в памяти.

Ее голос, только что звучавший в телефоне, сквозь помехи плохой связи. Тот же самый надоевший спектакль, как и много раз до того, слова, которые они произносят, ничего толком не говоря.

Малин, что я тебе сделал? Что мы такого наделали? Чем мы занимаемся?

Пора кончать эти игры, начать жить всерьез.

Янне уходит с балкона в комнату, ложится в свою постель. Прислушивается к дыханию дочери.

Малин снится холодный ветер, пронизывающий плотно утрамбованную землю, и маленькое-маленькое существо, которое скулит и просится к ней на руки.

Снится большое пространство, состоящее из неба и курчавых кучевых облаков.

Снится, что она плывет в море возле Туве и Янне, а рядом плывет четвертый человек, без лица, но не страшный; он скорее воплощение всего хорошего и человечного — по крайней мере, в светлом летнем сне.

Жена Свена Шёмана Соня смотрит на своего мужа. Видит его живот, вываливающийся на матрас, глубокие морщины на лице, слышит храп, который становится все громче с каждым годом, с каждым лишним килограммом, оседающем на талии. Но вот ведь чудо — она смирилась с этим храпом, ставшим частью ее, их жизни, их самих.

Она имеет обыкновение просыпаться около трех.

Лежит неподвижно и смотрит через щель в задернутых шторах на сад за окном, на его очертания, такие разные в зависимости от времени года.

Летом темнота — понятие относительное. Деревья — яблони, груши, сливы — различимы отчетливо, и никакая фантазия не может увидеть в них ничего другого.

Она притворяется спящей, когда он на цыпочках выходит из комнаты, чтобы спуститься в мастерскую в подвале. Она знает: ему важно думать, будто она спит, он никогда не оставил бы жену одну в постели, если бы заметил, что она проснулась.

В июне он купил себе новый токарный станок. Много будет сделано ваз. Он начал продавать их в магазинчике изделий народных промыслов возле дворца.

В августе они поедут в Германию. Свен не хочет — с годами он все тяжелее на подъем, ее же все больше тянет поездить по миру.

— Мы должны побывать в Австралии. Посмотреть, как там живет Юаким.

— Девятнадцать часов в самолете? Но ведь парень приедет домой на Рождество. Разве этого не достаточно?

На машине в Германию, по проселочным дорогам. Отели, где, кажется, никто никогда не останавливался.

Свен. Они женаты более тридцати лет.

Она видит, как беспокойно он спит. Наверное, ему снятся эти девушки и все те ужасы, о которых она читала в газете и о которых он отказывается говорить дома.

Закариас Мартинссон проснулся, вышел в кухню на своей вилле в Ландерюде, включил кофеварку.

Запах кофе, пробуждения, нового дня распространяется по нижнему этажу.

Часы на плите показывают 05.23.

Он всегда крепко спит всю ночь, потом рано просыпается, выспавшийся и отдохнувший.

В доме жарко — наверняка градусов двадцать восемь. Жена хотела купить кондиционер в спальню, но жара вряд ли продержится долго, и тогда десять тысяч пойдут псу под хвост. Впрочем, что такое десять тысяч?

Мартин заработает миллионы своим долбаным хоккеем. Уже заработал.

Впрочем, все способы хороши — кроме плохих.

По сравнению с хоккеистами нейрохирург зарабатывает гроши. Что уж говорить о санитарках?

Все это не более чем плохая шутка.

А эти девушки, Тереса и Юсефин. Что происходит?

Эти чертовы ублюдки из Берги — молокососы, привезшие с собой идиотское отношение к женщине. Они пробуждают самое дурное, что есть во мне.

А Петер Шёльд? Натали Фальк?

Что они скрывают?

Зак наливает себе чашку кофе. Пригубливает обжигающий напиток, чувствует, как тело просыпается от одних паров. Ставит чашку на стол, выходит в холл, открывает входную дверь.

Сад неподвижен; цветы, кусты, деревья — как черные застывшие люди.

Папа провел десять лет в больничном интернате, прежде чем смерть пришла за ним. Парализованный, загнанный в себя болезнью Паркинсона, которую не брали ни новые, ни старые лекарства. Как засохшее дерево без листьев посреди сада.

В одних трусах Зак выходит в сад.

Соседей нет дома. Если же они, вопреки ожиданиям, не уехали, то наверняка еще спят. Он открывает почтовый ящик на калитке, просовывает туда ладонь и выуживает очередной номер «Корреспондентен». Заглядывает в ящик — нет ли рекламных листовок, но там пусто, только парочка ленивых уховерток отползают в угол.

Он поднимает газету к небу под таким углом, чтобы в утреннем свете разобрать текст, увидеть фотографии на первой полосе.

Портрет Тересы Эккевед.

С той же пленки, что и те, которые они сами взяли накануне у ее родителей.