Эрик ван Ластбадер - Завет

Он сконцентрировался на сопернике. Страж замахнулся, но Браво, схватив его за руку и дернув на себя, обратил против него же вложенную в удар силу. От неожиданности страж потерял равновесие и рухнул на колени. Браво схватил его за уши и крепко приложил лбом о каменный пол. Задыхаясь, он поднялся на ноги и увидел, что Рюль держит Цорци за горло. Он победил, битва была выиграна! Цорци, похоже, сдался окончательно, увидев Браво. Его рот приоткрылся, губы торопливо зашевелились, но Браво не мог разобрать почти беззвучные слова. Невольно он подался вперед, пытаясь понять, что хочет сказать ему предатель.

Но Рюль выхватил пистолет отца Дамаскиноса и на глазах Браво выпустил три пули подряд в грудь Цорци. Глаза Цорци широко открылись; он судорожно откинулся назад, все еще смотря на Браво, упрямо пытаясь что-то сказать, но захлебнулся кровью, кровь была повсюду, и слов не осталось…

Рюль обернулся с лихорадочным, торжествующим блеском в глазах, бросив напоследок взгляд на обмякшее тело Цорци. И тут прогремел еще один выстрел. Энтони дернулся и отпрянул назад. Второй выстрел, и кровь брызнула фонтаном, а Рюль упал на руки Браво, точно Икар, поднявшийся слишком высоко в небо и поплатившийся за это жизнью.

Подошедший страж выглядел значительно меньше ростом и стройнее остальных. Он откинул капюшон, и Браво увидел лицо Дженни. В руке она сжимала пистолет. Это Дженни стреляла в дядю Тони!

Энтони боролся за каждый вздох, его била дрожь. Это было так странно, — он казался таким теплым, таким живым, как никогда прежде, — теперь, когда его тело сотрясали последние конвульсии.

— Браво, послушай… — начала Дженни.

Он вдохнул сладковатый, с медным привкусом запах свежей крови, и красная пелена слепой ярости заволокла все вокруг. Дядя Тони умирал у него на руках, кашляя кровью, задыхаясь! Он поднял «Сойер».

— Я не стану слушать твою ложь.

— Я прошу тебя выслушать правду…

— Ты застрелила дядю Тони, вот какова правда! Бомбу, убившую моего отца, тоже подложила ты?

— О, Браво, как ты можешь так заблуждаться…

— Заблуждаться? Я чувствую, что заблуждался все время! Я ничего не знаю ни о тебе, ни об ордене, ни Voire Dei!

— Я же помогла тебе. — Она указала на лежащего поодаль на полу стража. — Я помешала ему, чтобы защитить тебя…

Браво направил на нее дуло пистолета.

— Скорее, чтобы забрать его оружие!

— Боже, как мне убедить тебя?

— Лгунья. Даже не пытайся.

Дженни прикусила губу. Конечно, она была лгуньей. Она лгала все время — с того самого дня, когда Браво появился на пороге ее дома. А потом сама мысль о том, чтобы рассказать правду, стала невыносимой, и Дженни поняла, что упустила свой шанс навсегда.

Ей ничего не удалось ему объяснить. Чувство полной беспомощности, точно жернов на шее, тянула Дженни все глубже и глубже в пучину отчаяния. Она бросила пистолет на камни.

— Ты ведь не сможешь хладнокровно пристрелить меня, я знаю. — Она протянула к нему руки. — Позволь хотя бы помочь тебе уложить его…

— Не приближайся! — крикнул Браво. — Если ты двинешься с места, я выстрелю, уверяю тебя! — Он выдавливал из себя слова через силу, точно капли крови. На бледном, неподвижном лице застыла маска страдания.

— Хорошо, Браво, хорошо. Но ты должен знать — не я убила отца Мосто. Меня подставили…

— Я видел твой нож!

Дженни устало прикрыла веки. Что она могла ответить? Она до сих пор не знала, кто убил священника, да что там, не имела ни малейшего представления о том, кто это мог быть.

Она зря поддалась секундной слабости.

— Прочь отсюда! — крикнул Браво.

Открыв глаза, она подскочила, как от удара, такая ярость звучала в его голосе. Ей нужно было так много сказать, но, увидев выражение неистовой ненависти на его лице, она осеклась, слова примерзли к языку, превратились в каменные глыбы.

— Нужно было бы пристрелить тебя за то, что ты сделала!

— Он был предателем, Браво! Понимаю, тебе трудно это слышать, но Рюль был…

— Заткнись! — Он все еще обнимал уже мертвого дядю Тони, иначе точно вскочил бы и ударил ее, вложив все оставшиеся силы. Он жаждал увидеть, как она, пошатнувшись, падает на колени, раздавленная его гневом. Она должна была получить по заслугам за свое чудовищное предательство; но Браво не мог вот так просто убить человека.

Медленно, не сводя с нее глаз, он опустил тело Рюля на холодные камни пола, чувствуя мучительную, опустошающую тоску. Нет, он не должен поддаваться слепой ярости, несмотря на творившийся вокруг кошмар. Ради памяти отца. Он еще не потерял способность отличать добро от зла, даже в этом аду.

— Я ухожу, — с трудом заставив себя заговорить, холодным, бесцветным голосом произнес он. — И если ты попытаешься преследовать меня… если я увижу тебя еще хоть раз, я тебя убью. Ты поняла?

— Браво…

— Ты поняла?!

Бешеная злоба в его голосе пронзила ее насквозь, спутала все мысли.

— Да.

Она согласилась бы с чем угодно, только бы не слышать этой ненависти в его словах.

Нечеловеческим усилием она сдерживала слезы, пока фигура Браво не растворилась среди густых теней, тянувшихся к нему своими длинными щупальцами. Охваченная чувством невыносимого одиночества, ослепшая от закипавших на глазах слез, она рухнула на колени возле тела Паоло Цорци, оплакивая мертвого наставника.

Наши дни,

Венеция — Рим — Трапезунд

Отец Дамаскинос выбрался из своего укрытия на хорах. Бой был окончен, и наступила леденящая душу тишина. Перегнувшись через перила, священник увидел залитые кровью тела, распростертые на полу храма. Упав на колени, он опустил голову, молясь за мертвых и умирающих. Ему не было дела до земных законов, до полиции; нет, он думал совсем о другом. Воздух под сводами его церкви, в храме Божьем, вверенном его попечению, был черным от совершенных злодеяний. Его душой владела единственная мысль: об искуплении и прощении. Все глубже он погружался в молитву, прося прощения и для себя, отчасти повинного в этом кошмаре.

Неожиданно он прервал свое благочестивое занятие, вскинул голову и, широко открыв глаза, медленно поднялся на ноги. Хрупкая темная фигура неслышно ступала по каменным плитам, словно дикий олень, пробирающийся между деревьев. Отец Дамаскинос схватился рукой за грудь: сердце болезненно подпрыгнуло.

Дьявол, сам дьявол в его храме! Мысли о всепрощении испарились, упорхнули стаей птиц, испуганных приближающейся бурей. Тут нужно было не всепрощение, а изгнание нечистой силы. Потрясенный ужасным откровением, отец Дамаскинос повернулся и побежал.

Дженни, оцепенев от пережитого шока, соображала с трудом и не сразу заметила упавшую на нее тень. Она обернулась, приготовившись отражать неминуемую атаку стражей. Но перед ней стояла Камилла Мюльманн. Дженни облегченно вздохнула и, не в силах сдерживаться, снова разрыдалась, закрыв лицо руками. Камилла опустилась на колени рядом с ней, обняла за плечи, укачивая, словно ребенка.