Эрик ван Ластбадер - Завет

Она не скрывала от Джордана, как жестоко с ней поступил его отец. Как только сын немного подрос, он начал тренироваться. Камилла, с ее стальной хваткой, часто сама занималась с ним. Вместе они придумали этот план. Джордан рос умным мальчиком, он был гораздо умнее своих одноклассников, затмевая их, как солнце затмевает луну. Неудивительно.

После разрыва с Декстером она обратила свою энергию в другое русло. Ее жертвой стал Энтони Рюль. Если бы он не потащил Декстера на охоту, если бы они не встретили ту чертову россомаху… Как бы ей хотелось повернуть время вспять, изменить прошлое, чтобы никогда не было той трещины на льду, погубившей Джуниора и отнявшей у нее Декса!

Она направила все свое невероятное упорство на то, чтобы соблазнить Энтони Рюля. Какой сладкой оказалась победа! Ей приходилось быть очень осторожной — настолько осторожной, что Джордан много раз терял терпение. Впрочем, он никогда не отличался терпеливостью. От кого только он унаследовал эту черту? Точно не от нее. И не от отца…

Покончив с воспоминаниями, Камилла вновь переключилась на Дженни.

— Ни о чем не волнуйся, — сказала она. — Мы с тобой будем оберегать его, как два невидимых ангела!

Полицейский катер отшвартовался и умчался прочь, эксперты закончили все свои дела. Маленькое кафе постепенно наполнялось посетителями. Было душно. На Венецию опускались сумерки.

Браво видел, как убежал из церкви, словно увидев призрак, отец Дамаскинос. Он прекрасно понимал святого отца. Мраморный пол его храма, дома Господня, был залит кровью. А ведь он сам вложил оружие в руки Энтони Рюля…

Браво украдкой пробирался за священником по петляющим улицам, словно мелкий воришка, карманник, подкрадывающийся к жертве. Он действовал почти бездумно, горе и потрясение лишили его способности рассуждать. Он просто повиновался своим инстинктам, точно раненый зверь. Разум отступил перед страшными событиями последних часов: чудовищным предательством Дженни, мучительной агонией дяди Тони. Снова и снова Браво видел, как гаснет свет в его глазах, как уходят навсегда его сила и неиссякаемое жизнелюбие… Но сейчас весь этот ужас, гнев, жажда мести, — все отодвинулось в тень, остался только инстинкт самосохранения.

Не теряя из виду бегущую фигуру отца Дамаскиноса, он миновал небольшую площадь со старинным питьевым фонтанчиком в центре; вокруг каменного парапета расположились беседующие старики… Сигаретный дым плыл над источником, напоминающим огромный глаз Циклопа. Браво миновал крутобокий мостик — по воде канала змеилась рябь, зловеще коверкая отражения — и помчался по узкой, петляющей улочке. Откуда-то доносились голоса, обрывки арий, неожиданный резкий смех, — незримые боги Венеции провожали его равнодушным взглядом…

Он бежал по камням, мертвой хваткой сжимая в руке кинжал Лоренцо Форнарини, чувствуя себя затерянным в бескрайнем океане. Он остался один на один с Voire Dei, у него остались только этот кинжал и последнее послание отца. Ему больше не на кого было положиться.

Нужно как можно быстрее покинуть Венецию. Кругом обман и предательство, и бесконечные вопросы без ответа… Эта мысль билась в висках, как знамение начавшейся войны. Но ему необходимо было взять с собой кинжал Форнарини, и он собирался попросить отца Дамаскиноса о помощи.

Священник выбрал в качестве укрытия Скуола Сан-Николо. [48] «Школа Святого Николая» «Школами» в Венеции назывались благотворительные, религиозные или профессиональные заведения. Основанная в конце пятнадцатого столетия для защиты прав греческой диаспоры в Венеции, теперь она превратилась в музей. Вслед за отцом Дамаскиносом Браво прошел внутрь, попав в окружение десятков и сотен православных икон. Лики святых взирали на него со стен и из стеклянных витрин.

Отец Дамаскинос, молитвенно сложив руки, остановился перед иконой, изображавшей святого двенадцатого века; над худым бородатым лицом сиял позолоченный нимб. Губы священника беззвучно шевелились. Он поразительно походил на святого на иконе, не хватало разве что нимба.

Браво неслышно подошел ближе. Кроме них в музее, похоже, никого не было. Из окон под потолком струился прозрачный свет, бледные квадраты ложились на пол и стены, пробуждая святых от векового сна.

Браво тихо, почти неслышно позвал священника по имени. Отец Дамаскинос вздрогнул, словно его укололи иголкой, и резко обернулся. В широко раскрытых глазах метался ужас.

— Браво… — выдохнул он. — Вы живы, слава Господу! Я был так напуган — я боялся, что вас…

— Все окончилось полным крахом, святой отец. Дядя Тони убит, его застрелила… — Он осекся, покачал головой. В груди мучительно саднило, словно это в его плоть вошли выпущенные Дженни пули. Из горла рвался крик боли, и Браво сдерживался из последних сил. — Предатели, кругом предатели… Мне нужно уехать из города как можно скорее.

— Да, понимаю… — Но отец Дамаскинос, казалось, почти не слушал его, поглощенный какой-то мыслью. Он украдкой озирался по сторонам, словно боялся, что в любой момент кто-то ворвется в зал через тяжелые музейные двери. Вид у него был затравленный и жалкий.

— Мне нужно забрать кинжал Лоренцо Форнарини, святой отец, — торопливо продолжил Браво. У него хватало собственных страхов, и он не мог ждать. — Если вы составите бумагу, подтверждающую, что кинжал является культурной ценностью и подлежит возвращению на историческую родину, я смогу увезти его с собой в Турцию.

— В Турцию?

— Я еду в Трапезунд.

Священник кивнул, смотря перед собой невидящим взглядом. Браво еще раз повторил его имя.

Отец Дамаскинос вздрогнул и уставился на Браво так, словно увидел привидение.

— С вами все в порядке, святой отец?

Постепенно его взгляд сфокусировался на Браво.

— Да, да, конечно, я сделаю все, что вы просите. Но…

Браво вопросительно посмотрел на него.

— Что, святой отец?

По лицу священника пробежала мрачная тень и тут же исчезла.

— Нет, ничего.

— Вы поступили правильно, святой отец.

— Что? — одними губами произнес отец Дамаскинос. Ужас снова завладел им.

— Я о пистолете, святой отец. Вы правильно сделали, что отдали его дяде Тони.

— Не знаю, Браво, не знаю… Господь рассудит, но я… я не знаю… — Отец Дамаскинос протянул руку и коснулся плеча Браво. С видимым усилием он заставил себя собраться. — Будь осторожен, сын мой, будь очень осторожен. Ты остался один на один с… очень опасным противником.

Браво недоуменно нахмурил брови.

Отец Дамаскинос облизнул губы.

— Дьявол, — выдохнул он. Браво почувствовал на своем лице его кисловатое дыхание. — Дьявол вышел на поле боя…

Браво стоял возле конвейера в аэропорту Трапезунда, ожидая прибытия багажа, — он упаковал кинжал Форнарини в небольшой чемоданчик. Кругом речитативом звучала турецкая и арабская речь; слова сыпались градом, хрустели, как капустный салат, стучали по ушам маленькими молоточками, кружились мириадами песчинок самума. Он прислушивался к разговорам, постепенно подстраиваясь под эту стремительную, отрывистую музыку Востока. Ему давно не доводилось говорить ни по-турецки, ни по-арабски, и теперь он мысленно тренировался, беззвучно отвечая на вопросы, которые задавали друг другу толпящиеся вокруг мужчины, женщины, дети.