Майкл Дибдин - Медуза

Выйдя из здания вокзала, он занял одно из двух остававшихся свободными такси, поехал в квестуру на восточном берегу Адидже, показал свое удостоверение дежурному сержанту и попросил позвать старшего дежурного офицера и принести двойной эспрессо. Офицером оказался долговязый полусонный юнец, которому, возможно, было лет двадцать пять, но Дзену он показался подростком. Дежурного совершенно очевидно пробудили от глубокого сна, однако его недовольство мгновенно сменилось тревогой, когда ночной посетитель предъявил удостоверение и объяснил причину своего визита.

– Местная жительница, некто Клаудиа Джованна Комаи, умерла в Лугано часов тридцать шесть тому назад в результате падения с балкона своего номера в отеле. Швейцарская полиция квалифицировала дело как несчастный случай, но мое начальство в уголовной полиции имеет основания полагать, что на самом деле это не так. Поэтому меня направили сюда порыться в архивах и поискать документы, которые могли бы либо доказать, либо опровергнуть эту гипотезу. Дело чрезвычайно срочное, что доказывает время моего приезда, весьма неудобное для нас обоих.

Не дав молодому человеку оправиться от первого удара, Дзен нанес второй, попросив предоставить ему связь по секретному каналу с Римом, чтобы доложить о том, как продвигается дело. Его отвели в кабинет на нижнем этаже и оставили там одного, пока сопровождающий бегал искать ключ от архива. Дзен набрал номер коммутатора Министерства внутренних дел и велел телефонистке соединить его с региональным полицейским управлением в Кремоне. Там его приветствовали куда сердечней, чем при личном появлении в Вероне. Дзен коротко передал полученную от сына Паолы Пассарини информацию об имении, некогда принадлежавшем их семье и проданном в конце шестидесятых, и попросил собрать о нем все сведения, как только откроется муниципалитет. Он позвонит позднее, чтобы узнать результат.

Когда дежурный офицер отпер дверь, ведущую в обширное хранилище в полуподвале, Дзен почувствовал себя как дома. Архивы по всей стране были одинаковы, а он за годы службы побывал в большинстве из них. Ему они казались грустными, но навевавшими покой заведениями – безмятежными погостами давно забытых интриг, тайн и злодеяний, до которых больше никому нет дела. А главное – архивы были исключительно полными. У итальянских бюрократов могут быть свои недостатки, но, как средневековые монахи, которых они во многих отношениях весьма напоминают, бюрократы никогда ничего не выбрасывают, хотя вполне могут умышленно уничтожить какой-нибудь приказ, полученный сверху, или, повернувшись спиной и сделав вид, что ничего не заметили, позволить доброму знакомому изъять документ.

Учитывая ситуацию, эта последняя особенность официального делопроизводства вызывала у Дзена определенную тревогу. Еще тревожил его монитор, стоявший на столе возле двери, но молодой офицер заверил его, что, хотя каталог постепенно и переводится в цифровую базу данных, процесс немного отстает от графика по техническим причинам и из-за нехватки персонала, поэтому в компьютер пока внесены дела, только начиная с 1994 года. Более ранние материалы можно было, сверившись с картотекой, найти в папках, расставленных на стеллажах по системе, хорошо известной Дзену. Он отпустил сопровождающего, откровенно намекнув, что тому, несомненно, нужно еще поспать, и приступил к работе. Вскоре после этого появился сержант с пластмассовым стаканчиком двойного эспрессо. Глубоко погруженный в свои папки, Дзен чуть было не дал ему на чай.

Документов, касающихся Клаудии и Гаэтано Комаи, было немного, и кроме обязательных бумаг, содержавших рутинные сведения, они в основном были связаны со смертью последнего. Дзен принялся читать, отмечая некоторые детали из отчетов, сделанных по горячим следам, а также записал фамилию офицера, который вел допросы в рамках расследования. Узнав все, что ему требовалось, он поставил папки на место и поднялся наверх.

Дежурный сержант никогда не слышал ни о каком Армандо Бойто и очень сомневался, что о нем слышал его начальник.

– Мы слишком молодые, – объяснил он подобострастно-извиняющимся тоном, какого Дзену еще никогда не случалось слышать в применении к этим словам. – В отделе кадров, конечно, хранятся личные дела всех бывших сотрудников, но до восьми часов там никто не появится.

Дзен вышел на крыльцо покурить. Дождевые капли, тяжелые, как градины, сыпались с неба. Дальше, через улицу, Адидже, подобно коллективному бессознательному спящего города, несла свою вязкую коллоидную массу цвета крови, отягощенную всякой гнилью и мусором, аморфными формами и промокшими ворохами какой-то мерзости, разбитыми мечтами и несбывшимися грезами. От массивных альпийских горных хребтов, возвышавшихся за рекой, надвигалась гроза, которая к вечеру наполнит широкое русло Адидже по верхний край парапета. Люди будут качать головами и обмениваться модными сейчас мыслями по поводу меняющегося климата, но, если честно признаться, климат здесь всегда был таким. В Италии никогда не существовало хорошей пейзажной живописи. Природа здесь испокон веков была противником.

Инстинкт подсказывал Дзену, что медлить нельзя. Невыспавшийся, но благодаря высокому содержанию адреналина и кофеина в крови чувствовавший себя абсолютно бодрым и готовым действовать, он, однако, не мог ничего предпринять, пока дневной персонал квестуры не явится на службу как здесь, так и в Кремоне. Ему пришло в голову, что нужно взять напрокат автомобиль, и раньше всего подобные службы открываются в аэропорту. Он вернулся в квестуру и попросил сержанта найти ему телефон местного кооперативного таксопарка. К тому времени столь успешно укрепив свой авторитет, Дзен, вероятно, мог бы уговорить их отвезти его туда на патрульной машине, но он чувствовал, что события быстро приближаются к той точке, где, чем меньше свидетельств участия в деле официальных органов, тем лучше.

Когда такси доставило Дзена в аэропорт, признаки жизни подавал лишь один освещенный терминал, где шла регистрация на вылетавший ни свет ни заря, зато «уцененный» рейс на Ибицу. Окошки «Аренды автомобилей» находились в противоположном конце зала, в крыле прибытия. Дзену показалось, что пути туда не менее километра, к тому же все окошки оказались закрыты. Он уселся на ближайшую из длинного ряда металлических скамей, с трудом преодолевая желание лечь и отдаться сну. Чтобы побороть дремоту, он начал вспоминать свой разговор с Клаудией Комаи и только сейчас сообразил, что она все поняла наоборот.

«В свое время я сделала соответствующее заявление полиции, – сказала она. – Меня допрашивали несколько раз, и я сообщила все, что знала, пока события были еще свежи в моей памяти. Протокол должен до сих пор лежать в какой-нибудь старой папке».