Найджел Маккрери - Тихий омут

— А до тех пор я веду следствие?

— Верно.

— Как главный инспектор-детектив? Мы не пересаливаем пудинг?

— Смотри на это как на способ впрячься в работу с минимальными издержками.

— Приятно с вами поговорить, сэр.

— Заскакивай, когда будешь в управлении. Поболтаем.

Лэпсли сунул мобильник в карман и глубоко вздохнул. Похоже, он снова при деле. Нельзя сказать, что это совершенно неожиданно — он ожидал чего-то подобного, — но и не совсем здорово.

Вздыхая, он вернулся в патолого-анатомическую лабораторию.

На столе из нержавеющей стали было выложено то, что доктор Катералл извлекла из желудка трупа: высушенные тельца пяти полевых мышей, а также двух крыс и каких-то более крупных зверьков, которых Лэпсли посчитал черными или охотничьими хорьками или чем-то вроде этого. Маленькие зверьки показались Лэпсли не более чем косточками размером со спичку в клубках свалявшейся шерсти.

— Несомненно, мы ищем серийного убийцу, сэр, — сухо заявила сержант Брэдбери.

Доктор Катералл окинула ее спокойным взглядом.

— Эти животные сумели пробраться через прорехи в полиэтилене и оказались в теле старухи, — сказала она. — Я обнаружила их сбившимися в районе желудка, где они начали поедать внутренности. И все они погибли, не успев причинить большого вреда.

— Как погибли? — вскинулся Лэпсли.

— Это мы определим. А пока надо закончить вскрытие. Это не та вещь, которую можно отложить и вернуться к ней позже.

Она работала в логической последовательности, начав с темечка на голове трупа и закончив ступнями ног. В середине процесса труп был практически вывернут наизнанку, а доктор Катералл, засунув по запястья руки в его сухие внутренности, изучала то, что осталось от внутренних органов, но, к тому времени как она закончила, он был почти в том же состоянии, что и до вскрытия. Если бы не толстый Y-образный шов черной нитью, проходящий по телу от паха до груди, где он разделялся и шел до обоих плеч выше плоских грудей.

Когда доктор Катералл закончила с трупом, Лэпсли подумал, что она стала меньше: усохла в процессе операции. Ему показалось, что в ее миниатюрном тельце не такой уж и большой запас жизненных сил.

— Что вы можете о ней сказать? — спросил Лэпсли, когда доктор Катералл тщательно и устало мыла руки.

— Давайте начнем со степени разложения, — отозвалась она. — Тело находится в удивительно хорошем состоянии, если учесть место, где его нашли. Полиэтиленовая пленка обеспечила нечто близкое к анаэробным условиям, что замедлило процесс разложения и предохранило его от всех, кроме самых решительных или… — она указала на маленькие трупики на соседнем столе, — самых небольших по размерам хищников. Принимая во внимание состояние кожи и плоти и учитывая воздействие окружающей среды, я бы заключила, что она умерла от семи до десяти месяцев назад.

— Мы примерно так и думали, — подала голос Эмма.

Доктор Катералл фыркнула:

— Порой вскрытие призвано подтвердить очевидное, а не вытаскивать кроликов из шляпы. Судя по плотности и пористости костей, я бы сказала, что она находилась в конце своей естественной жизни, ее возраст где-то лет семьдесят — восемьдесят. Это подтверждает и прогрессирование артрита в суставах. Легкие повреждены перенесенной в детстве ревматической лихорадкой. Кроме того, в течение жизни она страдала от других заболеваний — рахита, небольших меланом кожи и так далее, но ни одно из них не стало причиной смерти. Еще она, по моим оценкам, несколько лет страдала от недоедания, но и это не свалило ее.

— Тогда отчего же она умерла? — спросил Лэпсли.

— Я подойду к этому. — Она подалась вперед и указала на морщинистый шрам на шее трупа, виднеющийся в выемке грудины: — Этот шрам указывает на то, что на ранних этапах ее жизни ей вводили дыхательную трубку. Не зная истории болезни, трудно говорить с уверенностью, но я бы сказала, что это результат перенесенной в детстве дифтерии. — Она немного помолчала, глядя на тело. — Бедренные кости изношены, но они ее, а не искусственные. Кроме нормальных следов глубокой старости, ничто не указывает на наличие проблем, связанных со старением, которые могли послужить причиной смерти, — ни опухолей, ни признаков удара. И, насколько я могу судить по истечении столь длительного времени после смерти, у нее было лошадиное сердце. В действительности если бы я была ее доктором и она еще жила, то я сказала бы, что ей жить еще несколько лет. Она умерла не от набора симптомов под названием «старость».

— Тогда…

— Я подхожу к этому. — Доктор Катералл задумчиво погладила ладонью подбородок. — Внешнее воздействие нельзя полностью исключать. Перерождение тканей означает, что нельзя определенно провести тест на шок или коллапс кровообращения, но по причинам, которые я изложу чуть позже, не думаю, что внешнее воздействие вероятно… по крайней мере как главная причина смерти. Разумеется, оно могло быть дополнительной причиной.

— Разумеется, — пробормотал Лэпсли.

Складывалось впечатление, что доктор Катералл либо репетировала свою маленькую речь в течение всего вскрытия, либо аккуратно выстраивала мысли в придаточные предложения и сослагательные наклонения даже в ходе изложения.

— Короче говоря, — она заторопилась, заметив вопросительный взгляд Лэпсли, — вы, когда осматривали тело вчера, вероятно, сами обратили внимание на повреждение в задней части черепа. Оно не случайное. Я бы сказала, что незадолго до смерти ее ударили раз или два тупым предметом.

— На месте ничего такого не обнаружено, — тихо сказала Эмма, стоящая рядом с Лэпсли.

— Еще какие-нибудь повреждения на теле? — спросил Лэпсли.

— Никаких ножевых ран или переломов, если вы это имеете в виду.

Лэпсли нахмурился:

— Я прежде всего имел в виду пальцы.

Доктор Катералл медленно кивнула:

— Это очень странно. Пальцы на правой руке отрезаны каким-то острым орудием. Мне еще предстоит провести анализ на предмет, отпилены они, отрезаны или откушены, но пальцы определенно отсутствуют, и я имею все основания быть уверенной, что сделано это после смерти и не хирургическим путем… Не видно попытки закрыть раны.

— А левая рука?

— В целости. И это, конечно, немного странно.

— Вам это еще ни о чем не говорит? — спросила сержант Брэдбери.

Лэпсли немного подумал. Кроме сводящего с ума слабого вкуса личи, вызванного, как он подозревал, скорее воспоминанием о звуке, чем самим звуком, ничего другого не было — только ноющее ощущение, будто ему что-то известно. Он раньше рассказывал кому-то об отсутствующих пальцах. Но где? Когда?

В комнате воцарилась тишина. Лэпсли первым нарушил ее, постучав рукой по приподнятому краю анатомического стола: