Л. Хартли - Смертельный номер: Рассказы

— А если некому?

— То есть как?

— Допустим, у убитого нет ни родственников, ни друзей; он просто исчез, никто и не знает, что он умер.

— Раз так, сэр, — сказал официант, торжествующе подмигивая, — ему самому придется пойти по вашему следу. Он не будет спокойно почивать в могиле, сэр, нет, ни в коем разе, зная, что за него некому вступиться.

— Клатсем, — внезапно перебил его мистер Рамбольд, — принесите мне еще бутылку, только безо льда.

Официант взял выпитую бутылку со стола и поднес к свету.

— Да, сэр, эта приказала долго жить.

— Приказала долго жить?

— Да, сэр, окочурилась; пришел бедняге конец.

— Вы правы, — согласился мистер Рамбольд. — Конец ей.

Время подошло к одиннадцати. Гостиная снова была в полном распоряжении мистера Рамбольда. Клатсем вот-вот принесет кофе. И что это судьбе вздумалось донимать его случайными напоминаниями? Неблагородно с ее стороны, все-таки он первый день, как вернулся. Ох, неблагородно, бормотал он, а огонь тем временем грел подошвы его шлепанцев. Но шампанское было великолепно; оно ему не повредит; остальное довершит коньяк, который сейчас принесет Клатсем. Клатсем — миляга, чудесный слуга старого покроя… чудесный дом старого покроя… От вина мистер Рамбольд разомлел, мысли его пошли гулять сами по себе.

— Ваш кофе, сэр, — сказал голос у него над ухом.

— Спасибо, Клатсем, очень вам обязан, — рассыпался в благодарностях мистер Рамбольд, от винных паров впадая в чрезмерную вежливость. — Вы замечательный малый. Побольше бы таких.

— Стараюсь, сэр, будем надеяться, — произнес Клатсем несколько невпопад, отвечая на оба замечания сразу.

— Что-то никого не видно, — переменил тему мистер Рамбольд. — В гостинице постояльцев хватает?

— Очень даже хватает, сэр, все люксы заняты, да и обычные номера тоже. Каждый день приходится кому-то отказывать. Только сегодня звонил один джентльмен. Сказал, что подъедет позже — вдруг повезет. Да где там — птички улетели в дальние края.

— Птички? — переспросил мистер Рамбольд.

— В смысле, что номеров-то свободных нет, хоть тресни.

— Весьма ему сочувствую, — сказал мистер Рамбольд с неподдельной искренностью. — Да любому, хоть другу, хоть врагу, кому приходится бродяжничать по Лондону в такой вечер. Будь у меня в номере лишняя кровать, я бы его приютил.

— Она у вас есть, — заметил официант.

— Верно. Какой я бестолковый. Н-да. В общем, жаль мне этого несчастного. Жаль всех бездомных, Клатсем, странников земли нашей.

— Полностью с вами согласен, — вставил богопослушный официант.

— А взять докторов, которых за полночь вытаскивают из постели. Нелегкая у них жизнь. Вы никогда не задумывались, Клатсем, какая у докторов жизнь?

— Как-то не приходилось, сэр.

— Так вот, жизнь у них нелегкая. Можете мне поверить.

— Когда позвать вас к завтраку, сэр? — спросил официант, не видя особых причин прекращать разговор.

— Не надо меня звать Клатсем, — скороговоркой пропел мистер Рамбольд, словно запрещал официанту называть себя Клатсемом. — Когда проснусь, тогда и проснусь. Не исключено, что как следует поваляюсь в постели. — Последние слова он произнес, причмокивая от удовольствия. — Хорошо поспать — что может быть лучше, верно, Клатсем?

— Вы правы, сэр, спите хоть до вечера, — поддержал его официант. — Вас никто не потревожит.

— Спокойной ночи, Клатсем. Вы замечательный малый, я готов это повторить где угодно.

— Спокойной ночи, сэр.

Мистер Рамбольд снова опустился в кресло. Оно нежно приняло его, окутало теплом, приу ю тило, он словно слился с ним в одно целое. И не только с ним — с огнем, с часами, со столом, со всей мебелью. Все полезное и ценное, что было в окружающих его предметах, потянулось навстречу всему полезному и ценному, что было в нем, свойства эти встретились — и сразу подружились. Кто может помешать их благому взаимовлиянию, кто способен ограничить живущее в них добро? Никто — и уж конечно не тень прошлого. В комнате стояла полная тишина. Звуки с улицы доносились непрерывным низким гулом, жужжание убаюкивало. Мистер Рамбольд уснул.

Ему приснилось, что он снова ребенок и живет в своем старом загородном доме. Во сне он охвачен неодолимым желанием: он должен собирать дрова, везде, где ни попадутся. Стоит осень, он в дровяном сарае, с этого и начался сон. Дверь приоткрыта, через нее льется свет, но как он очутился в сарае, он не помнит. На полу валяется кора, тонкие прутья, но кроме пня, который все равно в дело не пустишь, в сарае нет ни единого подходящего бревна, чтобы разжечь костер. Ему неуютно в дровяном сарае одному, однако он не уходит оттуда, а ищет, ищет во всех уголках. Ничего. Пустота. Какая-то хорошо знакомая тяга манит его наружу, он выходит в сад. Ноги сами несут его к высокому дереву, заросшему у основания густой травой, оно стоит неподалеку от дома, само по себе. Его недавно обкорнали: ствол наполовину без веток, только торчат хохолки листьев, торчат где ни попадя. Он знал, что увидит, если поднимет глаза к темной листве. Так и есть: длинный отживший свое сук, голый там, где отшелушилась кора, и согнутый посредине, как рука в локте.

Он начал карабкаться на дерево. Надо же, как просто — тело его будто стало невесомым. Но чем выше он взбирался, тем сильнее ощущал какое-то жуткое угнетение. Сук, что тянулся вдоль ствола, не хотел принимать его, враждебно щетинился корой. С каждой секундой Виктор приближался к месту, что всегда внушало ему ужас; люди называли его наростом. Он торчал из ствола огромной круглой опухолью, густо окутанной ветками. Лучше умереть, чем задеть головой об эту мерзость.

Но вот он все-таки добрался до сука, сумерки уже сгустились, наступила ночь. Он знает, что делать: надо сесть на сук верхом, иначе до него не дотянуться, и давить вниз обеими руками, пока он не треснет. Кое-как упершись ногами в ствол, он прижимается спиной к дереву и что есть силы давит. Приходится опустить глаза к земле, и он видит: внизу под ним расстелено белое полотнище, словно чтобы поймать его; и он сразу понимает — это саван.

Он вцепляется в неподатливый закоченелый и корявый сук, яростно раскачивает его, вверх-вниз, вверх-вниз. Сломать его! Сломать! Он наклоняется вперед всем телом, перехватывает сук за «локоть» и тянет на себя. Раздается треск, Виктор опрокидывается и видит, что снизу на него несется саван…

Мистер Рамбольд проснулся в холодном поту, рука его крепко стискивала искривленную ручку кресла, на которую официант поставил коньяк. Стакан свалился, горячительный напиток растекся по кожаному сиденью лужицей. Нет, так не пойдет. Пусть принесут еще. На его звонок явился человек, которого он не знал.

— Официант, — сказал он, — через четверть часа принесите мне в номер коньяк и содовой. Меня зовут Рамбольд.