Мишель Ловрик - Книга из человеческой кожи [HL]

Всякий раз, слыша, как Мингуилло командует гондольеру. «Сан-Серволо!» — я надеялся: «Господи, сохрани нас, сделай так, чтобы он не вернулся обратно. Они поменяют его на сестру и оставят его у себя навечно».

Но каждый раз он возвращался, чтоб мне сдохнуть!

Постепенно Мингуилло перестал ездить туда сам. Он дозволил Анне отвезти Марчелле кое-что из личных мелочей и повидаться с ней в течение несколько коротких минуток.

Анна вернулась в мокром от слез платье на груди. Она сказала мне:

— Марчелла — все равно что ходячий мертвец. У нее в глазах нет света. Она не разговаривает.

— Не разговаривает?

— Она притворяется, что немая. Для чего она так делает, Джанни?

— Наверное, она боится, что ей не поверят, если она заговорит.

— Значит, она может остаться там навсегда, и при этом все будут думать, что она чокнутая? Нет! Но сейчас она такая же, как все там. — И Анна снова заплакала. — Я сама видела!

Однако Анна ошибалась: в этом я был уверен. Марчелла не сошла с ума. Она просто спрятала его в каком-нибудь укромном местечке на Сан-Серволо. А когда станет можно, Марчелла вернет себе разумность. Я ничуть в этом не сомневался, дорогой ты наш маленький Господь.

Мингуилло Фазан

В конце концов я получил одно письмо, которое встревожило меня сильнее остальных. Порталупи написал: он боится, что если Марчелла слишком долго задержится на Сан-Серволо, то «освоится» и не сможет покинуть остров, вернуться к нормальной жизни.

«Она должна уехать отсюда, — настаивал он, — иначе мы принесем ей больше вреда, чем пользы».

А как хорошо звучало слово «освоится»! Почти как похоронный колокольный звон. Было в нем нечто от монастыря, этакая окончательность.

Но падре Порталупи был явно не согласен со мной. «Иногда матери необходимо вытолкнуть птенца из гнезда, — выводил он околесицу своей богоугодной рукой, — ради его же собственного блага».

Я обшарил свой письменный стол в поисках нужного мне клочка бумаги и поспешил на остров, вспоминая маленьких птичек, которых я насаживал на прутики в нашем деревенском поместье. Меня провели наверх, в кабинет падре Порталупи.

— Позвольте мне встретиться с ней, — без предисловий потребовал я. — Я хочу собственными глазами узреть чудо, которое вы с ней сотворили. Потому что когда я видел ее в последний раз, она была не готова покинуть гнездо, по доброй воле или по принуждению.

Падре Порталупи не смог скрыть удивления, вызванного моим внезапным появлением.

— Вы приехали совершенно напрасно, конт Фазан. С сожалением должен уведомить вас: Марчелла со всей определенностью заявила, что вас она видеть не желает.

— Она заговорила?

— Да, в первый раз, когда я сообщил ей, что считаю ее вполне способной к существованию вне пределов этого места. После этого она добавила несколько слов, которые показались мне совершенно разумными.

«Моя маленькая хромая собачка-сестра явно сообщила ему нечто дурное обо мне», — решил я. Она играла со мной, и этот добродетельный брат стал слепым орудием в ее руках.

— Тогда как же она может вернуться домой? Если она не хочет видеть меня?

Это заставило его призадуматься.

— Учитывая, что я плачу, и плачу весьма недурственно, за ее содержание здесь, как так получается, что я не имею права увидеть свою сестру? Вы спокойно сообщаете мне, что излечили ее от яростных припадков и что хотите вновь вернуть ее в мой дом, но при этом лишаете меня возможности убедиться в том, что это правда! Мне почему-то представляется, что чиновники Magistrato alla Sanita очень заинтересуются подобной постановкой вопроса.

На лице у падре Порталупи начало проступать понимание того, о чем ему вовсе не полагалось догадываться. К счастью, я заранее подготовился к тому, чтобы подтолкнуть его мысли в нужном направлении. Я продолжал:

— Вам совершенно не о чем беспокоиться, отче. Мне и в голову не могло прийти каким-либо образом причинить вред Марчелле. Совсем напротив. Как вы, должно быть, помните; я питаю личный интерес к излечению умопомешательства. Знакомясь с учреждениями подобного толка за границей, я наткнулся на весьма любопытное английское приспособление, которое поможет Марчелле справиться с приступом нимфомании, буде таковой овладеет ею, что неизбежно случится, когда она вновь окажется беззащитной перед внешним миром. Я уже приобрел одно из них для ее спальни.

С этими словами я протянул падре Порталупи листок. Это был грубый рисунок моей сестры с прочным железным кольцом на шее. Короткая цепь соединяла его с железным штырем, торчащим из стены.

Падре Порталупи побледнел.

— Вот… вот, значит, как вы собираетесь содержать Марчеллу, если мы отправим ее домой?

— Так будет лучше для общей безопасности, вы не находите? Ничего не могу поделать. Не забывайте, у меня в доме слуги-мужчины и дети! Вдобавок где-нибудь поблизости может затаиться охотник за ее приданым! Разумеется, как только она будет готова видеть меня, я отвезу ее домой. Для нас это будет настоящий праздник. Ведь у Марчеллы растет племянница, которую она еще никогда не видела!

— И никаких племянников?

Я подумал было, что мне удалось запутать его, но этот человек был излишне сообразителен для его же блага. И вновь меня посетило неприятное чувство, что это Марчелла, сидя в каком-нибудь тайном убежище, дергает за веревочки, заставляя его говорить то, что ей нужно. Я даже осмотрелся по сторонам, не подглядывает ли где-нибудь за нами в потайную дырочку ее васильковый глаз. Нога нервно застучала по полу. Под туго натянутой кожей сбилось с ритма и замерло сердце, и я услышал, как протяжно и болезненно скрипит моя душа, словно треснувшая мачта, предвещающая кораблекрушение.

Наконец мне удалось справиться с собой.

— Племянник будет следующим.

Падре Порталупи принял мое прощальное рукопожатие, но на его лице я прочел, что его по-прежнему обуревают сомнения.

«Хирург-священник окажется более сговорчивым», — решил я. Вернувшись домой, я написал ему конфиденциальное письмо. После этого у меня уже не будет нужды лично наносить визиты на Сан-Серволо, которые так выбивают меня из колеи.

Запечатав письмо, я устроился поудобнее в глубоком кресле отца и крепко задумался.

И так мне было хорошо в это мгновение, что я испытал какое-то внутреннее, почти непреодолимое желание доверить свой триумф бумаге. Написать нечто вроде отчета, начиная с восхитительной идеи подделать письмо своей супруге от маленького лекаришки Санто, который, может статься, никогда более не вернется в Венецию, чтобы досаждать нам.

Это занятие настолько увлекло меня, что, описывая собственный безошибочный расчет и тайные замыслы, я не заметил своего дурака-камердинера, суетящегося вокруг с серебряным подносом, на котором лежала темно-синяя бархатная шапочка, последний шедевр моего портного.