Оке Эдвардсон - Зов издалека

— Были… и мы их найдем. Скоро мы их найдем.

Он потянулся за курткой, висевшей на спинке стула.

— Куда это ты собрался?

— Пожалуй, пора уже встретиться с прессой. Согласен?

— Только не снимай маску.

— Какую маску?

— Так говорят… Не придирайся к словам.

— Каким словам?

— Пойди и постригись перед пресс-конференцией. Биргерссон ворчал что-то насчет парика в стиле «Битлз».

— Пусть в зеркало поглядит… Он-то точно задержался в том времени.

Винтер надел куртку и пошел к лифту.

Ханс Бюлов ждал его в баре. Медленно подкрадывались сумерки. На столе горели свечи. Люди за окном спешили по своим делам — кто домой, кто из дома.

— Могу пригласить на кружку пива? — спросил Бюлов.

— Лучше «Перье».

— Ты все больше и больше становишься этаким праведным типом.

— А что, они пьют «Перье»?

— Воду. Ничего алкогольного.

— Праведные?

— Да.

— Звучит неплохо. — Винтер прикурил «Корпс».

— Они, кстати, и не курят.

Винтер задумчиво посмотрел на дымящуюся сигариллу.

— Тогда, пожалуй, выпью пива. Бочковой «Хоф», если у них есть.

Бюлов пошел к бару и через минуту вернулся с двумя высокими большими стаканами. Кивнул знакомому и сел.

— Это же, по-моему, твой сотрудник.

— Где?

— Позади меня. Направо.

Винтер взглянул за плечо репортера и увидел бритый череп Хальдерса. Тот не оглядывался. Винтер так и не определил, один он или с кем-то.

— А ты знаком с Хальдерсом?

— Ты что, смеешься? Я же уголовный хроникер. А уголовные хроникеры должны знать силы добра в лицо.

— Ты относишь Хальдерса к силам добра?

— Он пользуется самой лучшей репутацией.

— У кого?

— У прессы, само собой. Он никогда не выкручивается. Если нечего сказать, он молчит.

Винтер сделал большой глоток пива.

— Что у вас происходит? — спросил Бюлов.

— Пытаемся опознать убитую женщину. И ребенка, который у нее, по всем признакам, был… есть. Это меня пугает.

— А если я скажу, что вы ее уже нашли?

— Ты можешь говорить что угодно. Только я не понял… Мы нашли ее давным-давно.

— Брось, Эрик… Я имею в виду, что вы ее опознали. Вы знаете ее имя, но не хотите его обнародовать.

— Та-ак… Слушаю.

— Почему? — серьезно спросил Бюлов.

Винтер помолчал. Неторопливо отхлебнул пива, чтобы выиграть время. В баре звучала музыка, хорошо, что не на полную мощность. Судя по всему, рок.

— Почему, Эрик?

— Я согласился на встречу, поскольку хочу кое-что выяснить. Но, прости, на некоторые вопросы просто не имею права отвечать.

— По следственно-техническим причинам?

— Да.

— Со ссылкой на секретность материалов следствия?

Винтер кивнул. Хальдерс так и не поворачивался. Может, это двойник?

— Уголовный кодекс, параграфы пять один и девять семнадцать.

— Ты что, еще и юрист?

— Хватит и того, что я пишу уголовную хронику.

— Вот как…

— Тогда давай поставим вопрос так: что ты имеешь право мне сказать?

Уже совсем стемнело. Винтер вернулся в свой кабинет. Бюлов согласился подождать, не писать. Похоже, всерьез. «Not publish and be damned», — сказал он. Винтер понял, что он имеет в виду. «За тобой ответная услуга», — сказал Бюлов на прощание. «Я ее только что оказал», — ответил Винтер.

Он открыл окно и услышал сухой шорох листьев. Скоро листва опадет, и откроется вид на невыразительные дома на другой стороне. Их построили в последние годы, пока он сидел и читал про разные злодеяния. Винтеру дома не нравились. В них не было гибкости. Не было творческого начала — они состарились в тот момент, когда их сдали в эксплуатацию.

Звуки джаза из «Панасоника» перекрывали остальные звуки в здании управления. Майкл Брекер на своем саксофоне-теноре. «Naked soul». «Обнаженная душа». Он вспомнил лицо и тело Хелены. Душа оставила тело. Она обрела имя, но ничего не изменилось. Он и так знал ее имя. Может, она сама подсказала ему? Но как?

Он поднял лежавший сверху рисунок. Рисунок без неба и земли. Человеческая фигура, скорее всего ребенок с поднятыми руками, словно плывет в пространстве. На следующем рисунке все тот же сюжет — слева солнце, справа дождь. В ту же секунду за окном раздался шум дождя. Порыв ветра пошевелил бумаги на столе.

Он встал, закрыл окно и вернулся к столу. Солнце, дождь, машина едет среди деревьев. Никаких лиц — у машины нет окон, нет дверей, нет цвета — белая, как бумага, на которой она нарисована. Только контуры. Зеленые деревья, коричневая дорога. На следующем рисунке тоже машина, но на этот раз на улице, среди домов. Разного размера кубы с косо нарисованными квадратиками окон. Дорога теперь черная. Он перелистал рисунки и нашел еще один с машиной. Дорога коричневая. Через несколько листов опять машина, на черной дороге. Машина везде белая. На одном из рисунков в окне видна рожица с рыжими косичками. Водители отсутствуют.

Он посмотрел, нет ли где номера машины? Девочка вряд ли умела писать, но свое имя нацарапала. Вернее, нарисовала — «Йенни». Хотя… мало ли пятилеток, умеющих писать и читать?

Он закрыл глаза. Музыка помогала сосредоточиться.

Так… на чем еще ездила девочка? Он отложил в сторону автомобили и нашел рисунок, на котором было изображено нечто напоминающее трамвай. Длинные-предлинные вагоны с такими же перекошенными квадратиками окон, как на домах. А вот еще один — тоже, по-видимому, трамвай. Над большим водительским стеклом цифра «2».

Винтер начал перебирать стопку в поисках других трамваев. На следующем рисунке номера не было. Дальше… вот: на этот раз цифра «2» нарисована сбоку. В окне — знакомая рыжая головка. Точка, точка, запятая…

Он посмотрел на часы, полистал справочник и позвонил в диспетчерскую трамвайного парка. Да, маршрут второго трамвая действительно пролегает мимо Норра Бископсгорден. Какие еще линии там есть? Пятерка. Спасибо.

Все совпадает. Очевидно, они ездили на двойке. Может быть, каждый день. Или на пятерке. У него вспотел лоб. Винтер пошел в туалет и, не зажигая света, вымыл лицо. Посмотрел в зеркало — темный овал, подсвеченный по краям лампой из коридора. Небрежно вытерся бумажным полотенцем и вернулся в кабинет. Рисунки ждут его, и он должен попытаться вдохнуть в них жизнь.

Зазвонил телефон.

— Винтер.

— Бейер. Я так и знал, что ты еще на месте.

— А ты где?

— И я на месте. Тут нашлась одна штука… хочу, чтобы ты взглянул.

— Какая штука?

— Не знаю… записка. Старая-престарая. Лет сто. В общем, очень старая.

— Записка?

— В вещах из подвала… Там был ящик с детской одеждой, и в одном платьице в кармашке лежала записка.

— Вот как?

— Старое платье и старая записка.

— Ты точно знаешь, что старая?

— Не на сто процентов… Чтобы точно установить возраст…

— Ты просто археолог.