Дэвид Карной - Музыка ножей

Воткинс был не просто потрясен. Джиму даже показалось, что его расстроила смерть Кристен.

— Чему ты не веришь?

— Что она трахнулась с доктором.

— Скорее, это он ее трахнул.

— Раз написала, значит, это она с ним трахнулась.

— Не понял.

— Странно как-то, — все повторял Воткинс. — Что-то тут не так.

— Это ты сам странный, придурок, — сказал Джим. — Что тут такого?

Воткинс поднял голову.

— Повторяй, как договорились, понял? — угрожающе прошипел он. — Если все всплывет, мы в говне по самые уши, дошло? Нас могут обвинить в ее смерти.

— Каким образом? Она же ничего не помнит.

— Она мертва, кретин! Мертвые вообще ничего не помнят. Зато у них есть гнусная привычка не давать забыть живым. Так что будь начеку. Прижмут — не трусь. Если что, защищайся, и решительно. Они нападают — ты нападай в ответ. Будь тверд и ни в коем случае не психуй. Понял, Пенек?

— Защищаться твердо и не психовать, — повторил Джим. А что тут еще скажешь?

— Отлично. Держись своего, и получится не версия, а вкусняшка.

— Привет! — ответила Кристен. Она посмотрела на определитель номера и думала, что знает, с кем говорит.

— Привет!

— Ой, я решила, это Керри.

— Я домой заехал.

— Ты в своей комнате?

— Нет, во дворе. Я тут на траве загораю.

В тот день четвертый звонок был не от Керри, а от Джима. Мэдден спросил Керри про пять звонков, и она его не поправила, не сказала, нет, мы только четыре раза говорили. Они с Кристен столько раз созванивались, что Керри не запомнила подробностей. А вот Джим помнил тот разговор отлично.

— Я уже в курсе, — сказал он.

— Тебе Керри рассказала? Про доктора Когана?

— Так что, это правда? Ты с ним спала?

— Ну… да.

Они помолчали. Джим изо всех сил старался не дать воли гневу.

— По доброй воле?

— Да. Но отец все равно хочет на него заявление писать.

— И что ты будешь делать?

— Не знаю. Я уже выпила две таблетки успокоительного.

Они еще помолчали.

— Джим!

— Чего?

— Помнишь, ты мне рассказывал про фонтан?

— Помню.

У них на кампусе перед книжным магазином был фонтан, «клешня» назывался. Джим иногда приходил туда. Фонтан был квадратный и мелкий, и в нем здорово было валяться в жару. В центре была скульптура — из земли росла рука, огромная, страшная, со скрюченными пальцами. Студенты часто тут назначали встречи. Джим рассказывал Кристен, что он там валялся, закрыв глаза, под самым бортиком, и ему это ужасно нравилось, потому что он становился практически невидимым. Люди садились совсем рядом с ним и охренеть чего говорили! Девчонки обсуждали, как трахались со своими приятелями. И подружками. Абзац!

— Вот бы и мне сейчас стать невидимой, — сказала Кристен.

— Я тебя не вижу, ты где?

— Я серьезно, Джим.

— И я серьезно, Кристен. Я тебя больше не увижу. Давай не будем встречаться. Ничего не получается. Я поэтому и позвонил.

— Это навсегда?

— Ну… Не знаю… Ты же понимаешь, я расстроился.

— Из-за того, что я переспала с доктором Коганом?

— Нет. Хотя… да, конечно. Да, дело и в этом тоже. Но больше всего я расстроился, что ты мне все честно не рассказала.

— Про то, как я потеряла девственность?

Об этом он не подумал.

— Нет. Я имею в виду — вообще.

— Я тебе только про это не рассказала. А все остальное было правдой. Даже насчет того, что я хочу потерять невинность. Это все правда.

— Как скажешь. Я просто поверить не могу, что ты спала с ним по доброй воле. Ему же лет сорок пять, наверное.

— Зашибись! Отец во мне разочаровался, мама тоже, теперь и ты туда же.

Кристен плакала. Джим слышал, как она шмыгает носом.

— Прости, — сказал он. — Я не хотел тебя обидеть. Это я лишнего сказанул.

— Да пошел ты! Пошли вы все!

— Кристен, подожди!

Поздно. Она уже повесила трубку.

9 мая 2007 года, 16.56

Доктор Энн Беклер всегда парковалась на одном и том же месте. Таблички с ее именем там не было, но Энн считала, что эта табличка ей полагается. Стремясь восстановить справедливость, она убедила себя, что табличка имеется. Ну и пусть ее место в самом конце, где почти никто не паркуется! Это ее место, и Беклер ставила там машину каждый день, если только кто-нибудь по ошибке не занимал его первым. В тех редких случаях, когда это происходило, Энн не расправлялась с вором, но сердилась ужасно, и тогда сестры ходили на цыпочках и хихикали у нее за спиной. Все шутили, что однажды на месте Беклер припаркуется пациент, после чего она откажется оперировать его, пока не переставит машину.

Коган устраивается рядом с любимым парковочным местом Беклер и усмехается, вспоминая, как сестры втихую смеются над ней. А что тут еще остается? Он вернулся в Парквью, чтобы просить у Беклер помощи. Встреча эта ему, скорее всего, удовольствия не доставит. Перед ним карманный предсказатель с шариком, и выпадает постоянно «категорический отказ», а по мере того как приближается час их встречи, еще и «унижение». Коган все поставил на это слабое место в доказательной базе, и сейчас у него появится шанс подтвердить собственную теорию. Он всегда считал, что Беклер на самом деле неплохая женщина. Что под маской вспыльчивого и бессердечного человека прячется человек честный и добрый. И что Энн втайне испытывает к нему симпатию.

Около пяти часов вечера раздается телефонный звонок.

— Она пошла в свой кабинет, — сообщает Когану Джози Линг, одна из сестер послеоперационного блока. — Скоро появится.

И действительно, через пять минут Беклер выходит из боковых дверей. В одной руке портфель из мягкой кожи, во второй — большой пластиковый пакет. Подождав, пока она подойдет поближе, Тед выбирается из машины. Беклер замечает его не сразу, но, когда замечает, испуганно останавливается. Обычно Тед приветствует ее широкой ухмылкой, но в этот раз он старается сохранить непроницаемое выражение лица, надеясь, что это ее успокоит.

Оправившись от потрясения, Беклер улыбается первой:

— Приветик, Коган. — Она останавливается перед бампером его машины. — Какими судьбами к нам?

— Я пришел попросить об одолжении.

— Кого?

— Тебя.

Энн оглядывается по сторонам, словно подозревает, что ее сейчас гнусно разыграют. И начинает смеяться.

— Да ладно! — говорит она.

9 мая, 18.40

— Ну, короче, — говорит Биллингс, перемещая зубочистку из одного угла рта в другой, — он целыми днями торчит дома. Выходит только в магазин и еще бегает около одиннадцати утра. И тут неожиданно в 16.15 садится в машину и едет в больницу.

— Которую? — спрашивает Мэдден.

— Парквью. Ту, где работал.

Последние три дня они вместе с Бернсом, который для этого специально выходные взял, таскались за Коганом по пятам. Больше всего досталось Биллингсу, потому что Коган его никогда не видел. К тому же из них троих он самый неприметный. Средний рост, обыкновенная внешность, не толстый, не худой, волосы коротко стриженные, волнистые. Почти никаких особых примет, если не считать ослепительно белых зубов, за которыми Биллингс тщательно следит, и сногсшибательной улыбки (Биллингс как-то признался после нескольких стаканов, что позаимствовал ее у Роберта Редфорда, из его роли в «Бутче Кэссиди»), Улыбка эта ужасно раздражает Хэнка, потому что позволяет легко и просто очаровывать. Не женщин — тут нечему завидовать, — но мужчин-коллег. Биллингс — сыщик средненький, и это в лучшем случае, но в прокуратуре и в участке его все обожают. И выстраиваются в очередь, чтобы купить ему пиво.