Дэвид Моррелл - Шпион, который явился под Рождество

Он вспомнил, как руководители операции наотрез отказывались его выводить. Всегда находилась новая цель, еще важнее, еще опаснее. Такое чувство, будто они вознамерились внедрить его в мафию навечно и плевать, что человека все глубже затягивает в пучину ада.

«Но теперь все, — мысленно пообещал Каган младенцу. — Больше зверств не будет. На тебе все заканчивается. Интересно, я раскрылся, потому что хотел выйти из игры или потому что ты того стоишь?»

Ослабевшее сознание мутилось настолько, что, когда младенец в очередной раз шевельнулся, Каган почти поверил, будто тот подтверждает правильность поступка.

«Боже, помоги мне, я так на Тебя надеюсь», — взмолился он.

Уставившись под ноги, он разглядел сквозь голубоватую пелену летящего снега всего одну цепочку следов.

Хуже того, они шли навстречу.

И их уже наполовину замело.

«Мои будут бросаться в глаза», — понял он, внутренне холодея.

Он пошатнулся, теряя равновесие от слабости. Младенец лягнул его под курткой, и Каган прижал его покрепче здоровой рукой, судорожно взмахнув раненой, чтобы удержаться на ногах. Застонал от боли, но не свалился.

Изо рта вырывались частые клубы пара. От холодного горного воздуха пересохло в горле. Каган двинулся вперед, шагая параллельно следам в надежде создать впечатление, будто кто-то вышел полюбоваться огнями на Каньон-роуд, а потом вернулся — совсем недавно, и обе цепочки следов принадлежат одному и тому же человеку.

Перед глазами уже плыли круги, когда слева показалась калитка. С внутренней стороны от одноэтажного глинобитного дома к ней вела едва различимая цепочка следов. Из-под плоской крыши торчали деревянные балки — характерная особенность построек в стиле пуэбло, коренных жителей этих мест. Вдоль всего фасада протянулась крытая веранда. «Только здесь это не веранды, — пояснял служащий в гостинице. — Здесь их называют…»

«Уплываешь!» — со страхом одернул себя Каган. Ощущение, будто он заперт в снежном шаре, усилилось настолько, что остальной мир пропал бесследно, казалось, только этот дом и существует. Он словно сошел с рождественской открытки. Сосновый венок на входной двери. Над дверью сверкают цветные лампочки в гирлянде. Справа окно, за которым скрывается темная гостиная, освещенная пламенем в камине и огоньками на елке. Каган вдохнул перечный аромат соснового дыма, поднимавшегося из трубы.

«Единственный оставшийся в мире дом? Даже и не мечтай», — сказал он себе.

Под курткой шевельнулся ребенок. Интересно, он тоже чувствует, что силы покидают Кагана, что он с минуты на минуту рухнет и что этот дом — их единственный шанс? Каган шагнул ближе к вертикально торчащим кедровым сучьям койотовой изгороди, пытаясь разглядеть какое-нибудь движение за главным окном.

Слева от него светилось еще одно окошко, поменьше. Увидев очертания навесных шкафов, Каган сделал вывод, что там кухня, однако и в ней активности не наблюдалось. Как будто вымерло все.

«Может, в доме живет кто-то один, — размышлял Каган. — Он — или она — вышел прогуляться, а свет в кухне оставил, чтобы думали, будто хозяева внутри».

Нет, не стыкуется. Каган нахмурился. Кто, уходя, оставит гореть огонь в камине? «Я бы ни за что. Получается, дом не пустой».

Он перевел рассеивающийся взгляд еще левее, где за снежной круговертью угадывались сарай и гараж. «Можно попробовать укрыться там, — подумал Каган. — Будет впечатление, что, вернувшись, хозяин зашел через боковую дверь». Он обернулся, опасаясь увидеть погоню — призрачные силуэты, которые неслись на него сквозь снег, выставив пистолеты.

Здоровой рукой придерживая младенца под курткой, он потянулся раненой левой к щеколде и, прикусив губу в бесплодной попытке не обращать внимания на боль, сдвинул металлический засов и толкнул калитку.

— Пол, ты просидишь месяц в русской тюрьме, в Омске. Это Сибирь. В бумагах будет значиться, что ты провел там тринадцать лет. Русские тюрьмы чудовищно переполнены, общаться заключенным не дают. Так что, если наведут справки и выяснится, что никто из сидевших не помнит, сколько ты там уже пробыл, — ничего подозрительного. Тебе сделают русские тюремные наколки на груди. Колючая проволока с тринадцатью шипами — по одному за каждый год отсидки. Кошка и паук с паутиной — знак воровской профессии. Подсвечник — предупреждает, что на тебя лучше не наезжать, ты кого угодно загасишь. Перед нанесением татуировок тебе вколют средство для разжижения крови, кровотечение усилится, и наколки получатся выцветшими, как будто старыми. У нас имеется доверенное лицо, которое тебя познакомит с особенностями Омска — на тот момент, когда тебя якобы упекли за решетку. По легенде, ты коренной омич, сирота, беспризорник, долго бродяжил, бегал от закона, пока тебя не замели. Пусть кто попробует доказать обратное… Месяца в омской тюрьме тебе будет достаточно, чтобы в случае чего продемонстрировать бывшему «товарищу по несчастью», что ты знаком с ней не понаслышке. После этого тебя вытащат и нелегально переправят из России. Проследуешь обычным путем криминального паломничества — на Брайтон-Бич, а там придется пройти неизбежный ряд испытаний, чтобы попасть в банду. Пол, тебе ведь уже приходилось внедряться. Процедура знакомая. С одним основным отличием — работать под прикрытием придется дольше.

— И противник, которому я буду вешать лапшу на уши, куда более опасен. А если точнее, сколько продлится задание?

— Не знаем. До нас доходят сведения, что на ближайший год «Аль-Каеда» готовит какую-то крупную операцию при посредничестве русской мафии. Может, ядерная бомба в чемоданчике, похищенная мафией с ядерной базы, которые после развала Советского Союза остались без присмотра. Не исключено, что тебе удастся предотвратить теракт пострашнее одиннадцатого сентября.

У Андрея закоченела правая рука, которую холодила сквозь тонкую кожаную перчатку ледяная сталь пистолета. Он переложил пушку в левую, отогревшуюся в кармане, а правую сунул греться, шевеля задубевшими пальцами.

В тусклом свете, едва пробивающемся сквозь снегопад, они с напарниками шли по следам. Пока не дошли до забора.

Андрей повел дулом направо, где возвышались этот самый забор и глухая стена дома. В том направлении никаких следов. Тогда он качнулся влево, где проход разделял два ряда жилых построек. Ко входам разветвлялось полдесятка отпечатавшихся в снегу цепочек следов. Андрей кинулся вдоль проулка — следы становились все реже, пока не сократились до единственной цепочки.

«Почти поймали!» — подумал Андрей.

И вдруг следы снова уперлись в забор.

Назад они при этом, как ни странно, не поворачивали. Просто обрывались. Андрей в замешательстве уставился под ноги. Подошел ближе к забору. Вертикальные доски, футов десять в высоту.