Хуан Рамон Бьедма - Рукопись Бога

– Горе предводителям вашим, вино пьющим, и вельможам вашим, склонным к хмельному, оправдывающим нечестивого за подношения и объявляющим праведного неправедным.

В церкви царил мягкий полумрак, и близорукому Дамасо никак не удавалось разглядеть, откуда исходит непонятный шум, который тревожил его уже несколько минут. То ли дверь скрипела от сквозняка, то ли ветер раскачивал жестяную крышу. А возможно, кто-то забрел в храм, чтобы переждать непогоду, и предпочел оставаться в темноте.

Дамасо не стал прерывать проповедь. Он среди пяти своих старых приятелей, безусловно, был самым лучшим оратором. Один из пяти хранителей. Когда Дамасо был молод, никто не сомневался, что впереди его ждет по меньшей мере епископский сан; но постепенно те, кто являлся на тайные собрания в последний день года, чтобы поговорить по телефону с кардиналом из Ватикана, привыкли, что их товарищ всего лишь настоятель очень маленькой церкви. Вот уже много лет в жизни Дамасо не было цели и смысла, кроме обязанностей хранителя.

– И разъярился гневом Господь Саваоф на народ Свой, и занес руку Свою на них, и поразит их так, что горы содрогнутся, и будут трупы их, как навоз посреди дороги. И при этом ярость Его не отвратится, и рука Его не дрогнет.

И все же старому священнику было чем гордиться. У него хватило и способностей, и возможностей подняться на самый верх, – чего стоило одно только покровительство всесильного кардинала Тертулли – однако он поборол искушение и предпочел стареть в родном городке, потихоньку отрывая листы календаря, без лишних амбиций и переживаний.

И наконец дождался новых прихожан.

Скользившие вдоль нефов тени обрели форму. Вновь прибывшие оказались шестью… нет, семью бездомными.

У Дамасо вдруг бешено заколотилось сердце. Он подумал, что не стоило накануне пить так много кофе, а еще священник отметил, что прежде видеть этих людей ему не приходилось. Теперь их можно было как следует разглядеть: семеро отвратительных с виду нищих в грязных, мокрых от дождя лохмотьях, все как на подбор худые, будто скелеты, все, кроме мерзко ухмылявшегося горбуна, собранные, молчаливые, решительные.

Добравшись до апсиды, нищие разделились на две группы. Четверо шагнули влево и, оказавшись прямо за спинами у ничего не подозревавших сестер Сантьяго, неторопливо вытащили из-под ветхой одежды кухонные ножи. Ножи были разного размера, старые, все в ржавчине и зазубринах. Затем они все так же неторопливо схватили старушек за волосы и перерезали обеим глотки до самых костей.

Священник захлопнул Библию и попятился к ведущим на кафедру ступенькам. Дамасо не издал ни звука; не потому, что кошмарная сцена оставила его равнодушным: ни кричать, ни говорить просто не было сил. Тахикардия превратилась в невыносимую, грызущую боль, левая рука онемела. Священник сделался смертельно бледным. Пот градом лил с его лба, струился по спине под сутаной. Тело сотрясали мучительные судороги.

Ветер завывал en staccato [4]и, казалось, готов был ворваться в церковь.

Задремавшая на скамье Аврора не заметила, как к ней подкрались трое нищих. Женщину напугало искаженное лицо священника, его жуткая бледность. Спросить, в чем дело, она не успела. Самый высокий из трех головорезов, араб, до глаз заросший черной бородой, схватил Аврору за волосы и вонзил нож ей в спину. Его подручные нанесли своей жертве стремительные удары в бок и в затылок. Бедная женщина, превращенная в страшный толстый труп, рухнула навзничь в проход между скамьями, а убийцы присоединились к своим сообщникам и все вместе двинулись на Дамасо.

Все, кроме одного, того, что остался над телом Авроры. Кошмарный безухий тип ростом не более полутора метров, со слезящимися глазами. На голове у него не было никаких шрамов, словно негодяй просто-напросто появился на свет без ушей. Убийца носил непомерно широкие штаны, так что ему ничего не стоило запустить в них руку и начать мастурбировать прямо над трупом. Свободной рукой он раздвинул мертвой женщине ноги, задрал юбку, стянул на колени шерстяные коричневые панталоны. Склонившись над Авророй, вокруг которой темным пятном растекалась кровь из раны в спине, уродец принялся перебирать пальцами серые заросли в низу ее живота, весьма довольный тем, что впервые в жизни имеет дело с женщиной, которая не выказывает по отношению к нему отвращения. И продолжал яростно мастурбировать.

Всего в нескольких метрах от него шестеро бандитов обступили Дамасо, который держался за сердце, тщетно силясь ослабить сжимавшие грудную клетку тиски. Горло священника сдавливали невидимые железные пальцы.

– Где чемодан, ублюдок? – спросил с марокканским акцентом самый высокий.

Вместо ответа священник бесшумно сполз по стене и растянулся на полу.

Нищие оставили двери открытыми, и пламя свечей покачивалось в такт проникавшему снаружи ветру.

Араб наклонился над Дамасо и убедился, что у того нет ни пульса, ни дыхания. Явно разочарованный, он пробормотал какое-то проклятие на своем языке и оглянулся на остальных, в надежде, что они подскажут решение. Горбун, по всей видимости, знал, что делать. Он с размаху наступил на лицо покойника, выдавив ему глаз каблуком своего ботинка. Другие головорезы сочли это невероятно удачной идеей и принялись методично пинать труп, подчиняясь все ускоряющемуся ритму, а потом начали кромсать его ножами, дружно, охотно. Весело.

Ветер за стенами церкви совсем разошелся и не унимался несколько дней.

За тридцать два года Севилья сильно изменилась. Глядя сквозь мутное от дождя стекло «фольксвагена пассата», Альваро примечал новые дорожные развязки, высотные здания, рекламные щиты, калейдоскоп машин и людей, спешивших по своим делам в половину девятого утра двадцать шестого декабря. Несмотря на разложенную на пассажирском сиденье карту, прежде чем мужчина сумел отыскать Аламеда-де-Эркулес, старинный квартал, который, не в пример преобразившемуся городу, пребывал в полном запустении, если не считать пары отреставрированных зданий, ему пришлось изрядно поплутать и помучить расспросами прохожих, не выражавших большого желания останавливаться под проливным дождем и отвечать пижону с щегольской бородкой и повадками священника в идеально отглаженных брюках, черном свитере с высоким воротом, кожаном пальто и старомодной кепке, сидящего за рулем шикарного автомобиля. Улица Вулкана оказалась кривым разбитым проулком в несколько метров длиной.

Проведя все эти годы в Ватикане, Альваро привык считать Аламеду кварталом питейных заведений, почасовых пансионов, борделей средней руки и уличных проституток. Однако со временем воротилы сомнительного бизнеса перебрались в другие районы, а в Аламеде остались лишь вышедшие в тираж жрицы любви, да наркоманы, готовые на все ради дозы. Оставляя машину во втором ряду около дома номер один и шагая по безлюдной улочке к подъезду, Альваро понятия не имел, что ждет его внутри.