Эрик Ластбадер - Плавучий город

На глазах у отца сын вырос и повзрослел. В боевых схватках отец охранял сына своими латами и своим сердцем. Но случались времена, когда он не мог брать сына с собой в дальние и небезопасные поездки; тогда он оставлял его на попечение молодого вассала, которому сёгун доверял как члену собственной семьи.

— В день, когда сыну исполнился двадцать один год, он заболел, и, несмотря на все мольбы и угрозы сёгуна, доктора ничем не могли помочь ему. В день похорон юноши, когда курились благовония, а все монахи из владений сёгуна собрались на месте погребения, молодой вассал, на попечение которого отец часто оставлял сына, подъехал к храму, спешился и совершил ритуальное самоубийство перед алтарем Будды.

В сад залетели три ржанки: две уселись на остриженный куст азалий, а третья — поодаль, на круглую верхушку самого высокого валуна.

Николас с минуту смотрел на птицу, потом сказал:

— Ваш рассказ говорит мне, что долг — не только семейное дело. Все зависит от времени и места, но прежде всего — от собственного выбора, — он поднял глаза на Цунетомо. — Я правильно понял смысл предания?

Старый оябун улыбнулся.

— Я не монах-ринсей, И не могу судить, верен ответ или нет. Мне больше хотелось знать, затронули ли мои слова твою душу.

Долгие годы Николасу вспоминалась эта легенда из феодальных времен. Конечно, основы кодекса чести были заложены в нем полковником-американцем и матерью-японкой. И все же именно Цунетомо развил эти чувства в то время, когда Николас взрослел.

Осенью 1971 года Николас был уже юношей. На протяжении восьми лет он приходил в дом Цунетомо раз в две недели. Но однажды в комнате для чайной церемонии он оказался не один. Там была девочка, почти ребенок, и Николас очень удивился, узнав, что она его ровесница.

До сих пор его опыт общения с девушками сводился к нескольким бурным увлечениям, которые он трагически переживал, так как не умел вызвать ответного чувства, поэтому решил впредь держаться от женщин подальше. Юноше не очень-то понравилось, что Цунетомо пригласил в гости эту девчонку.

— А, вот и ты, Николас. Я хочу познакомить тебя с дочерью моего старого друга. Ее зовут Коуи. — Оябун поднялся с татами. — Мне хотелось, чтобы ты приготовил ей чай. Извини, меня на час вызывают по делам. Постарайся развлечь ее в мое отсутствие.

Коуи не была красавицей, особенно если рассматривать черты ее лица в отдельности. У нее был маленький вялый рот, большие глаза не отличались выразительностью, скулы казались слишком жестко очерченными. Только ее кожа отличалась удивительной белизной, как у легендарных чесёси прошлого столетия, никогда не выходивших на солнце без зонтика.

Когда девушка опустилась на колени, прижав локти к бедрам, она выглядела немного болезненной и неуклюжей. Николасу даже показалось, что она страдает каким-то увечьем.

Юноша занялся чаем. Церемония приготовления по традиции проходила в строгом молчании, но за чаепитием он завел разговор о садике, стриженых азалиях, камнях, птицах и солнечном свете, словом, о том, о чем обычно говорят незнакомые люди в таких случаях.

— Должно быть, это тебе нелегко, — произнесла Коуи, не поддержав разговора о садике. Она старательно избегала взгляда Николаса.

— О чем это ты?

— О том, что нелегко оставаться с кем-то, кого не знаешь, да еще развлекать его.

— Ну...

— Особенно если учесть, что Цунетомо не из тех, кому отказывают.

— Верно, — улыбнулся Николас. — Но если бы он и не был оябуном клана Сикей, я бы все равно выполнил любую его просьбу. Это мне не в тягость.

Девушка все еще сидела на коленях, опустив глаза. Когда она говорила, губы ее почти не двигались, а волосы, собранные в тугой узел, светились на солнце, словно лампада. Ее застывшая невозмутимость походила на ту, что он видел у опытного сенсея, но была и разница, которую он не мог уловить.

— Я не хочу быть никому в тягость.

— С чего ты это взяла?

— А кто я такая? — Коуи поставила чашку на столик. — Я не умна и не красива. Мне трудно представить, чтобы кто-то искал моего общества.

— Но это же не так. Например, Цунетомо точно заботится о тебе.

Девушка вскинула голову; выражение лица у нее стало удивленным, словно у попавшей в свет фар лани.

— Ты действительно так думаешь?

— Ну разумеется. Он пригласил тебя на чайную церемонию. А этой чести удостаивается далеко не каждый.

— Тебя тоже пригласили, — сейчас Коуи походила на улитку, высунувшую голову из раковины после того, как опасность миновала.

— Цунетомо мне почти как отец, — Николас рассказал девушке о полковнике Линнере и о его смерти. Странно, но это ее, похоже, не тронуло, словно он рассказывал ей о пролетавшей над садом птице.

Коуи передернула плечами.

— Мне здесь, неуютно.

Цунетомо все не возвращался. Николас решил проводить девушку домой — она казалась слишком беззащитной, чтобы отпускать ее одну. Они миновали кольцо охранявших дом оябуна телохранителей. На улице Коуи ожидал лимузин с шофером и двумя угрюмыми молодцами из якудзы. Значит, девушка была дочерью другого оябуна. Как сказал Цунетомо, «старого друга». Ладно, пусть будет так.

Коуи каменным изваянием стояла на тротуаре, глядя в открытую дверцу лимузина, словно в раскрытую могилу.

— Не хочу туда.

— Пошли пешком. Я провожу тебя.

Минуту-другую она не двигалась с места и даже не подавала вида, что услышала его слова. Ему сразу понравилось то, что ей откровенно неприятен род занятий ее отца. Общаясь с Цунетомо, попадая под обаяние его ума, благородства и юмора, Николас как-то забывал о роде его деятельности. В конце концов, среди лучших друзей полковника были и оябуны якудзы. Но при всем этом внутренний голос настоятельно советовал Николасу быть осторожным. Правда, чаще всего он не обращал на этот голос внимания.

Дом Коуи походил на тот, в котором жил Цунетомо. Ее отец, Токино Каеда, массивный мрачный мужчина, был главным младшим оябуном клана Ямаути, в котором со времени смерти Катсуодо Кодзо не прекращались распри. Старшему сыну Катсуодо, Томоо, было чуть за тридцать, но он считался слишком неопытным для поста оябуна. Благодаря этому отец Коуи, как старший по возрасту из младших оябунов, стал главой клана — до той поры, пока Томоо сможет занять этот пост. Одной из его обязанностей было передавать молодому Кодзо все свои знания.

Мать Коуи оказалась красивой маленькой женщиной, почти такой же хрупкой, как ее дочь. Однако на лице ее уже появились ранние морщины, волосы поседели, а взгляд был обращен внутрь себя. Угощая гостя чаем, она болтала о цветах — мать Коуи занималась икебаной. Когда дочь представила ей Николаса, она не обрадовалась, но и не огорчилась, скорее слегка удивилась: стеснительная Коуи избегала общества юношей. Беседуя, мать не обращалась ни к гостю, ни к дочери, а говорила как бы сама с собой.