Эрик Ластбадер - Черный клинок

– Что там? – спросила Чика.

В тени двух огромных валунов он различил какое-то движение.

– Кто-то снаружи, – ответил Вулф, чувствуя, как, подобно взводимому курку, нарастает в нем напряжение.

Он направил туда биолуч "макура на хирума" и обнаружил какого-то неизвестного, а вслед за этим увидел, как из тени появился мужчина, направляющийся к дому. Теперь, разглядев черты его лица, Вулф узнал его, сопоставив с фотографией, которую в свое время показывал Шипли.

– Это твой брат Юджи, – сообщил он Чике.

– Юджи? – переспросила та, подходя к окну. – Почему он пришел сюда в середине дня?

Они вышли из ванной и проследовали через дом к черному ходу. Между братом и сестрой состоялся обмен приветствиями, показавшийся Вулфу хоть и не совсем лишенным родственных проявлений, но все же довольно формальным, учитывая их долгую разлуку. А вслед за этим Юджи сказал, что ищет Минако. Узнав, что здесь ее нет, он, волнуясь, рассказал, что ему стало известно: Достопочтенная Мать знает об измене Минако.

– Где сейчас Минако? – спросила Чика. – Вулф, она тебе что-нибудь говорила?

– Она сказала, что у нее назначена встреча с Достопочтенной Матерью, – вспомнил Вулф.

Кровь отхлынула от лица Чики.

– Боже мой! – только и воскликнула она.

Юджи стоял рядом с ней, оцепеневший, как в каком-то кошмарном сне, от которого невозможно пробудиться.

Вулф, разумеется, понимал, что произошло. Прознав об измене Минако, Достопочтенная Мать вызвала ее в храм Запретных грез. Вызвала в последний раз, чтобы либо убить на месте, либо, в соответствии со своими извращенными пристрастиями, высосать энергию "макура на хирума" из мозга Минако.

– Кое в чем вы были правы и, думаю, правы и насчет всего остального, – сказал Сума.

Он смотрел на Достопочтенную Мать, сидящую на камне в саду позади храма Запретных грез. Она всегда напоминала ему дикого зверя: красивого и опасного, потому что невозможно предусмотреть его следующий шаг. Теперь казалось, что она придает жизнь самому камню, оживляет его, будто являясь некой мезоморфной формой, меняющей свой облик с той же легкостью, с какой человек меняет одежду.

Сума смотрел на нее и не знал, слушает она его или нет. Он покашлял немного.

– Например, когда я впервые встретила его, "макура на хирума" была у него в зачаточном состоянии. Вообще-то если бы вы не предупредили меня, что от него всего можно ожидать, то я поклялся бы, что даром ясновидения он не обладает. Я не ощущал никакой ауры, исходящей от него, ничего совсем не ощущал, а, как вам хорошо известно, определять силу ауры я прекрасно умею.

На лицо Достопочтенной Матери пал солнечный луч, пробившийся сквозь туман, небоскребы и дымку огромного индустриального города. Кожа на ее лице была совершенно чистой, без морщинок и пятнышек, словно у маленькой девочки. Густые, длинные, блестящие и без единой сединки волосы, зачесанные назад от высокого крутого лба, ниспадали до самой поясницы. Они были похожи на некое таинственное оружие неизвестного предназначения.

– Ты имеешь в виду, что он совсем чист?

– Как грифельная доска без единого иероглифа. Очень походит.

– Ну тогда он один из тех двоих, про которых Минако рассказывала мне в прошлом месяце, когда вернулась с задания из Камбоджи.

– Достопочтенная Мать, – вежливо возразил Сума, – Минако вернулась из Камбоджи свыше двадцати лет назад.

– Двадцать лет как двадцать минут, – задумчиво произнесла Достопочтенная Мать. – Какая для меня тут разница?

Она открыла глаза, и Сума окаменел. Ему показалось, что он смотрит на солнце. От ее ауры исходил ослепительный блеск, способный выжечь глаза, может, и не в буквальном смысле, но если бы она решила их выжечь кому-нибудь, то выжгла бы непременно – в этом Сума ив капельки не сомневался. Она легко читала мысли собеседника и свободно могла помучить его или, наоборот, ублажить. В этом-то и заключалась, по мнению Сумы, ее самая великая сила: она была великолепным психологом.

– Достопочтенная Мать, хотя я и сделал все, чтобы расшевелить у Мэтисона, как вы наказывали, "макура на хирума", я тем не менее не могу с уверенностью сказать, каков будет результат. Хотя его аура теперь и находится в активном состоянии, я все еще не могу разобраться в ней. Поскольку в нее нельзя проникнуть, то невозможно и определить ее мощь.

– В таком случае весьма вероятно, что пробуждение ауры у этого человека предопределено самой судьбой, чего мы не смогли предусмотреть.

– Вполне возможно.

– Более чем возможно, Сума-сан, – уточнила Достопочтенная Мать. – Хотя ты и съездил в Нью-Йорк, будущее для меня все равно осталось зажатым в кулаке в скрытым от глаз.

Сума терпеливо ждал, пока Достопочтенная Мать не кончит говорить.

– К тому же еще весьма возможно, что его сила может одолеть мою.

– Да, это так. Достопочтенная Мать.

– Или даже одолеть силу Минако, чья "макура на хирума" с некоторых пор стала посильнее моей.

– Да, и одолеть Минако, – согласился Сума.

– Мне это говорит мое видение. Он единственный такой человек. – Она слегка отклонилась в тень. – Я это вижу очень четко. Сума-сан: он заявился сюда по мою душу. Мы должны быть начеку.

– Но как, Достопочтенная Мать? Ведь мы не сможем почувствовать его приближение. Он уничтожит нас.

– Нет, ты ошибаешься. – Она высунула кончик своего странного красного языка. – Для нас как раз настала самая подходящая пора.

Стиви Пауэрс любила останавливаться в Вашингтоне в отеле "Уиллард" не только потому, что он находился в деловой части города и был расположен неподалеку от Белого дома, что давало ощущение близкой причастности к высшей власти, но и потому, что его залы и коридоры напоминали ей роскошное убранство железнодорожных вагонов люкс, в которых она так любила ездить.

Если Аманда любила все, от чего можно было набраться ума, то Стиви предпочитала вращаться в обществе. Когда она узнала, что выйти замуж за богача еще не значит, что перед ней распахнутся двери в высшее общество, она страшно расстроилась. Это открытие стало для нее сокрушительным ударом. Члены семьи Мортона Донахью, может, и были состоятельными людьми, но они занимали не ту ступеньку социальной лестницы Филадельфии, какую нужно, и поэтому двери высшего общества оставались закрытыми для них, а следовательно, и для Стиви. Она оказалась напрочь отрезанной от общественной великосветской жизни и даже не представляла, что же такое можно предпринять, чтобы изменить положение. Если уж говорить по правде, то Стиви и психотерапией-то занялась только лишь потому, что, излечивая других людей без роду и племени, она тем самым лечила себя.

С Торнбергом она познакомилась через Аманду, а та знала его по Колумбийскому университету, где он прочел цикл лекций на юридическом факультете по приглашению попечительского совета за солидный денежный вклад в университетский фонд.