Андрей Курков - Приятель покойника (сборник)

– Какой остановки? – не понял Турусов.

– А вот Клавдия Николаевна обещает нам на пару дней место в этом «Факеле». И говорит, кстати, что с машинистом договорится. У него тоже в том районе какие-то дела. Отдохнем на твердой почве и дальше покатим.

Турусов не понимал: шутит его напарник или говорит серьезно. Оставить груз на два дня, уйти от поезда, который может тронуться в любой момент, оставив их посреди сибирской зимы, холода и снегов?! Как же подписанный договор, где одним из условий значилось «ни в коем случае не оставлять груз без надзора»?

– Ты чего окаменел? Что, не хочешь жизнь за вагоном посмотреть?

– А груз?

– Никуда не денется. Не бойся. Такой случай представился, а ты дрейфишь! Если хочешь – оставайся, посторожишь свои ящички, пока я прогуляюсь.

– нет, я пойду!

– Трудно тебя уговаривать, профессор. Излишне серьезно ты на нашу жизнь и на работу глядишь. Исправляйся, пока не поздно!

– Да, милок, – поддакнула Клавдия николаевна. – Серьезным быть не надо, а то беды не оберешься! Серьезные, они всегда за все в ответе, а вот если так просто ко всему подходить – никто с тебя и не спросит. Вот сынок мой тоже поначалу серьезным был, студентов даже обучал, а как понял, что весь вред ему от его серьезности, так и бросил это дело. Вот поглядишь, как он нынче живет, побеседуешь… Может, и остаться там захочешь. Там многие остаются из тех, что в гости приезжают.

Бабка попила чайку, встала и прошлась по вагону.

– А что это у вас за ящички? Не продовольствие?

– нет, – ответил Радецкий.

– Может, из одежи что?

– Да нет, там такое, чего не употребишь.

– Это плохо, – мудро покачала головой Клавдия николаевна. – Такой груз никому не нужен. Везли бы валенки – совсем другое дело. Меня бы, старуху, парой-другой порадовали, а то мои поизносились.

– Да, – согласился Радецкий. – И вас бы порадовали, и сына вашего.

Два дня пролетели быстро. Клавдия николаевна рассказывала о сыне, крутилась вокруг примуса, варя сопровождающим то гречку, то рис, то горох. Словно и не в вагоне они ехали, а жили в какой-то сельской хате, где и на печи поваляться можно, и пирожков испечь.

Было так уютно, что Турусов забыл, что он сопровождающий, забыл о том, что в вагоне – груз. О многом другом он забыл тоже, согреваясь от забот Клавдии Николаевны, которая называла их уже не «милками», а «сынками» и спешила сварить чего-нибудь еще и еще. Пусть они хоть шесть, хоть десять раз в день едят, лишь бы сготовить все их крупяные запасы, до которых у них самих руки не доходили, да и навряд ли дойдут когда-нибудь.

Поезд мягко и почти бесшумно остановился. Клавдия Николаевна легко отодвинула дверь и спрыгнула на снег.

– Я сейчас, сынки! – сказала и засеменила в сторону тепловоза.

Минут через пятнадцать вернулась.

– Ну и длиннущий у вас состав! Ни разу на таком не ездила, – задышала часто-часто, красная с мороза. – Ну, вылазьте! Уговорила машиниста денька два-три подождать. Он-то, оказывается, и не знал, что в его составе люди есть. Глаза выпучил – во как удивился! Но когда я сказала ему, что вы работаете здесь и живете, он поуспокоился. Вылазьте, голубчики!

– А как же, он что – три дня стоять здесь будет? – Озадаченный Турусов остановился в проеме двери, глядя вниз.

– Ты не беспокойся, сынок. Он тоже человек, у него свои заботы: по делам съездит, да и дом у него тут недалече. Поездит и сюда же вернется через пару деньков.

Радецкий застегнул на себе ватник, нахлобучил валявшуюся на полу ушанку и грузно шагнул в снег с метровой высоты.

– Профессор! Не заставляй старых людей ждать!

Турусов тоже соскочил, и Клавдия Николаевна повела их в тайгу по невидимой, ей одной известной тропинке.

Железнодорожная насыпь осталась позади. Обернешься – не увидишь: кусты, бурелом сплошной.

– Долго нам? – осторожно спросил Турусов.

– Та не, не очень. Через полчасика выйдем.

Навстречу медленно двигалось темное на фоне снега пятно, оказавшееся сухоньким мужичком, шедшим по той же невидимой тропинке.

– Эй, Потапыч! – узнала его бабушка. – Куда эт ты собрался?

– А к рельсам. Скоро поезд пройти может. Подцеплюсь и до следующего «Факела», а то этот мне чё-то не очень.

– Мест нет, али заелся с кем?

– Нет, Клавуша, мест ого сколько, оттого и хочу куда-нибудь, где полюднее. А твой Пашка там, только скурвился он…

– Ты чего болтаешь? Сам скурвился! Ишь, какой умник, ты больно правильный! Едь-едь, пень ворчливый!

Потапыч прибавил шагу и так понесся к рельсам, словно ему могли в спину выстрелить.

Оставшуюся часть пути прошли молча.

Вскоре почувствовался специфический запах, а чуть позже над деревьями вспыхнули несколько огромных языков пламени.

– Что это? – Турусов сощурился за стеклами очков.

– Это он, голубчик, пристанище наше. «Факел», что я говорила.

Перед ними открылась квадратная бетонная площадка метров двести на двести, а по ее краям возвышались четыре трубы, из которых в небо рвался мощный напорный огонь. На площадке стояли десятки сколоченных из дерева лежанок. Вокруг было очень тепло и даже трава в метрах пятидесяти от трубы зеленела, и одуванчики желтели.

– Попутный газ сжигается. – Радецкий знающе осмотрел трубы.

Все трое ступили на площадку и присели на грубо сколоченных лежанках.

– Ох и жарища здесь нынче! – Клавдия николаевна стянула с себя бархатный ватник. – Одно плохо – по нужде в мороз идти надо.

Она покачала головой с таким видом, будто это было единственной и наихудшей стороной жизни.

На площадке спал один-одинешенек мужик, накрывшись чем-то похожим на чехол для автомашины.

Тепло, тихо и безлюдно. И просторно ко всему прочему. Турусов лег на спину и глянул на пламя, резвившееся высоко над землей.

– Красота! – довольно проурчал Радецкий. – Хорошее место.

– Их, сынок, таких мест, у нас столько, что всех и не отыщешь. И все они «Факелами» зовутся, гостиницы…

Отдохнув, Турусов обошел площадку. Под некоторыми лежанками валялись вещмешки. Разные вещмешки, от туго набитых с крутыми боками до грязных и полупустых, обмякших от своей пустотелости.

Побродив, вернулся к Радецкому, уминавшему на пару с бабусей вареную колбасу.

– Подкрепись, профессор! нервы крепче будут, а то ждет тебя один ударчик неместного происхождения.

Колбасу доели быстро. Целлофан с жирной бумагой отшвырнули на траву.

– Ох, Пашка, мой Пашка! – вздохнула Клавдия Николаевна.

– А где он? – Турусов еще раз окинул взглядом окрестности.

– На работе, видать. За деньгой пошел.

Турусов качнул головой. Мол, понял.

Время двигалось к вечеру: солнце скатывалось за горизонт, и хозяевами неба оставались четыре ярких факела, прогревавшие небольшой кусочек тайги и лишавшие его ночной темноты. Факелы заслоняли не только луну и звезды, но и все небо; и чем темнее становилось, тем ярче они разгорались, словно над этой площадкой небесная ткань давно уже прогорела и сквозь невидимую дыру вниз в огненную четырехъязыкую пасть сочилась горючая легковоспламеняемая темнота, из-за которой языки пламени отрывались от своего факела и устремлялись вверх, стараясь выскочить сквозь прорванную ткань неба.