Лоран Ботти - Проклятый город. Однажды случится ужасное...

В регистратуре им сообщили, что тело Одиль Ле Гаррек находится на четвертом этаже. Они направились к лифту.

Когда двери лифта разъехались, внутри уже оказался молодой человек в медицинском халате, держащий ручки каталки, на которой лежал труп, накрытый простыней. Она была не слишком длинной, и из-под ткани высовывались ступни. К большому пальцу с наманикюренным ногтем, лак на котором слегка облупился, была привязана бирка с номером.

Молодой человек вышел на третьем этаже. Когда двери снова закрылись, Ле Гаррек сразу спросил, как будто только ждал случая остаться с комиссаром наедине:

— А зачем понадобилось везти мою мать в дижонский морг?

Бертеги не удивился — это был резонный вопрос. Комиссар его предвидел, и его удивило лишь, что писатель не задал его сразу.

— Мы уже прибыли, месье Ле Гаррек. Я отвечу на ваш вопрос позже.

Они молча двинулись по пустынному коридору.

— Это здесь, — наконец сказал Бертеги.

За дверью оказалась стена с окошечком, а за ней — еще один молодой человек, очень похожий на того, что был в лифте.

— Вы понимаете, это не то чтобы официальная процедура… — снова заговорил Бертеги, обращаясь к Ле Гарреку. — Все устроено так, чтобы не слишком травмировать родственников… но я хочу быть уверен, что вы отдаете себе отчет, на что решаетесь…

Ле Гаррек улыбнулся — его улыбка была печальной и усталой, — затем молча кивнул и повернулся к двери.

Тело под простыней не казалось до такой степени окоченевшим, как то, что они видели на каталке в лифте, и Бертеги тут же понял, что его еще не подготовили к вскрытию. Должно быть, Ле Гаррек тоже это заметил, поскольку слегка нахмурился.

Бертеги несколько секунд подождал. Наконец Ле Гаррек повернулся к нему с вопросительным видом, словно ожидая указаний, что именно он должен делать.

Полицейский коротко кивнул служащему, который резким, слегка театральным жестом откинул простыню с лица Одиль Ле Гаррек.

Бертеги невольно отступил и одновременно заметил, что Ле Гаррек на мгновение закрыл глаза. Потому что мертвое тело его матери, хотя и лежало ровно, все же производило жутковатое впечатление: рот ее был открыт, пальцы сжаты в кулаки.

Затем Ле Гаррек, собравшись с силами, шагнул к телу матери и взял ее за руку. Бертеги уже собирался сказать ему, что лучше не делать этого до вскрытия, но удержался.

В течение минуты в комнате не раздавалось ни звука. Юный служащий тактично отошел в сторону, а Бертеги, оставаясь на месте, продолжал краем глаза наблюдать за Ле Гарреком. Тот наконец снял очки, и теперь глаза его были полузакрыты. Он не плакал. Казалось, он молится — его губы слегка шевелились. Бертеги прислушался, но уловил лишь обрывки слов: «Одна… лучит… ужас…» Однако он догадывался, что молитва — если это молитва — не имеет ничего общего с христианским Богом. Создавалось впечатление, что это даже скорее диалог. Или посмертное наставление… или последняя общая тайна… или некая конечная истина.

Или, может быть… послание?

При мысли об этом Бертеги невольно вздрогнул. Было что-то жутковатое в этом зрелище: знаменитый писатель, сжимающий ледяную руку умершей матери и шепчущий ей некое послание, которое нужно передать на тот свет… Тем более что в это же время комиссар вдруг вспомнил дом на рю де Карм и слова горничной: «О, ее сын… она о нем никогда не говорила…»

Затем Ле Гаррек осторожно положил руку матери ей на грудь, снова надел очки и негромко кашлянул.

— Думаю, теперь нам можно уходить, — сказал он, обращаясь к Бертеги. Голос писателя был тихим, но твердым.

Служащий снова накрыл тело простыней, и комиссар и писатель направились к выходу. У двери Ле Гаррек обернулся и спросил служащего:

— Почему у нее такой рот? Я имею в виду, почему он открыт?

Молодой человек слегка смутился.

— Это из-за… вскрытия, — нерешительно произнес он. — То есть… до него тело стараются как можно меньше трогать.

Ле Гаррек, нахмурившись, повернулся к Бертеги.

— Но зачем понадобилось вскрытие? Вы же сказали, что она умерла от сердечного приступа.

— Да, так и есть, но… кое-что непонятно. У вас найдется время выпить кофе?

— Телефонные провода были перерезаны, — без всяких околичностей сказал комиссар.

Он и Ле Гаррек сидели в кафе — красивом словно игрушка, небольшом полукруглом здании XVIII века, стоявшем на площади Освобождения как раз напротив мэрии.

— Я не понимаю.

— Мы с коллегами тоже не понимаем. Ваша мать была найдена мертвой с телефонной трубкой в руке. Оказалось, что телефонные провода перерезаны. К тому же… — Бертеги слегка поколебался, но закончил фразу: —…вы сами видели, какое у нее было выражение лица…

Бертеги заметил, как Ле Гаррек моргнул за темными стеклами очков.

— Все, что нам удалось… — снова заговорил он.

— Этого достаточно, чтобы предположить, что ее смерть не была естественной? — перебил комиссара Ле Гаррек.

— Ну… это ведь вы автор детективов, а не я.

Молчание. Глоток кофе.

— Во всяком случае, этого достаточно, чтобы назначить расследование, — продолжал Бертеги. — Так или иначе, ваша мать хотела позвонить, но ей помешали это сделать. Таким образом, тот, кто перерезал провода, прямо или косвенно виноват в ее смерти. Наша работа — его вычислить. А расследование убийства, даже непредумышленного, подразумевает и вскрытие.

— Я так понимаю, вы хотите сказать, что моя мать была в каком-то смысле… убита?

— Я хочу сказать, что она собиралась позвонить, а то, что она не смогла этого сделать, привело к роковым последствиям. Остается выяснить, зачем она хотела позвонить… и кому.

— Все, что вам удастся выяснить — это что какой-то соседский мальчишка решил позабавиться и это скверно кончилось.

Бертеги в который раз попытался различить выражение глаз Ле Гаррека, и снова безуспешно. Но нехорошее ощущение усиливалось. Кажется, его собеседник вовсе не жаждал узнать истину.

— Давно вы не виделись с матерью? — спросил комиссар.

На губах Ле Гаррека появилась безрадостная улыбка.

— Это вам нужно для расследования?

— Я знаю, что вы не были в Лавилле много лет, — добавил Бертеги, словно не слыша вопроса.

— Да, это так…

— Почему?

— Даже не знаю… может быть, из-за тумана.

— Я переехал в Лавилль пять месяцев назад и только сегодня утром его впервые увидел, ваш знаменитый туман. К тому же с десяти утра он начал рассеиваться.

— Вот подождите еще несколько недель… Тогда вы меня поймете.

— Но, по крайней мере, летом тумана нет.

— Когда живешь здесь с самого детства, то кажется, что город все время в тумане… и летом, и зимой.

После этих слов Ле Гаррек отпил еще кофе. Чашка Бертеги так и оставалась полной. Комиссар размышлял. Ясно, что писатель пытается сбить его со следа — напускает туману, так сказать. Кстати, довольно умело. Ну, на то он и сочинитель… Чем-то его манера напомнила Бертеги Сюзи Блэр, астролога.