Роман Яньшин - Томный дух болотного зверя

Тем временем, Лёга Стрельцов продолжал «валяться в ногах» Купера, тормоша затянутый узел буксировочного каната.

«Когда мы дерево, перегородившее путь Алексею и Ананьеву этим тросом тягали, Купер его потом с помощью рук отвязал», — вспомнилось Виктору. — «Но тогда надо было всего лишь большую ёлку в сторону отволочь. А сегодня веревка двухтонную машину на солидную дистанцию собой тянула! Вот узлы и завязались «насмерть»».

В результате Лёга рвал и метал. Один раз от него даже послышалось:

— Черт бы побрал этот гребаный канат!

Подходящий к Виктору Мишка хмыкнул и произнес:

— Если б не тот лысый придурок около машины, я бы сказал, что тут — хорошо!

— До чего же вы все-таки, друг друга ненавидите! — Виктор опять посмотрел на озеро.

— Мы? Ненавидим? — притворно удивился Баламут. — Да брось ты! Мы, друг без друга, если хочешь знать, — жить не можем.

— Вот именно, — если хочу знать, — подчеркнул Виктор.

— Ноуать, — пробубнил Мишка.

— Чего-чего? — Виктор приложил ладонь к уху.

— Ноуать, — повторил Баламут. — Ноу, — по английски, — знать. Вот я и говорю: если хочешь ноуать.

— Ты же у нас, вроде, немецкий учил? Откуда английскими словечками-то, вдруг, обзавелся?

— Обзаведешься тут, когда с тобой в машине целых полдня американец едет. При этом еще рулит и на своем языке матерится. А когда машина начинала тяжело двигателем урчать и, чтобы избавиться от этого урчания, требовалось какой-то рычаг дернуть, все время орал: «Ай ноу!!! Ай ноу!!!» Я сначала думал, что «ноу» [30] Имеется в виду «I know» — переводится с английского примерно как «Я знаю» (примеч. автора). по ихнему что-то типа «нет» означает, и спросил его, почему он кричит: «нет» как зачуханный паникёр. Последнего, я, правда, не сказал, так, просто, — подумал. Он же возьми, да и ответь мне: дескать, его слова означают не «нет», а «знаю». Кстати, даже извинился за свои возгласы, объясняя их тем, что сегодня, в отличие, скажем, от вчерашней вашей поездки, тропа совсем расклеилась, и ему, иной раз, даже не хватало сил удержаться от всяких выкриков, потому что, в ответ на гадкие дорожные условия, они у него, зачастую, вылетали сами — непроизвольно.

— Непроизвольно, — поправил его Виктор, отмечая для себя: «Так же, как у Лёги, чертыхнувшегося недавно по поводу крепко привязанного к машине буксировочного троса».

— Да, какая разница? — всплеснул руками Мишка. — Хорошо, хоть, он один был, без своего отморозка с его хренотенью из сумки, а то бы возгласов, небось, прибавилось…

— Это ты про Бэна? — улыбнулся Виктор, заметив, что помощник Купера тихо подошел к их с Баламутом компании и теперь стоял у Парфенова за спиной, а тот даже не почувствовал его присутствия.

— А про кого же еще? — Мишка поправил свой дождевик.

Возгласов от очкастого парня, как Виктору теперь было известно, — не последовало бы, — по крайней мере, в машине с ним, Юлей и Андреем этот тип за сегодня не издал ни звука, так что Баламут переживал по сему поводу зря. Однако пускаться в какие-либо объяснения для Парфенова он не стал. Вместо этого ему вспомнилось, как, во время спуска с холма, расположенного перед деревней колдунов, его самого угораздило обозвать, причем, не очкарика, а самого босса, — «урюком».

Андрей еще предупредил его относительно записи…

Но тогда никакой записи не было, а, вот, теперь, она, похоже, намечалась, ибо Бэн стал налаживать свою видеокамеру.

Как бы желая предупредить Мишку о надвигающейся угрозе, Виктор хотел сказать ему, чтобы тот больше не ругался и, наконец, заметил, стоящего за его плечами человека.

Правда, только он раскрыл рот, как Баламут уже успел посмотреть себе под ноги, — на тени, вытянувшиеся по песчаному пляжу в сторону озера и, очевидно, смекнул, что кроме него и Виктора, свет фары-искателя тут заслоняет еще чья-то фигура.

Мишка обернулся.

Бэн, проверяющий видеокамеру, заметил это и подарил Парфенову широкую улыбку.

Виктор подумал, что Мишка, все поймет, но не тут-то было!

— Чего? Поснимать надумал? — изобразил Бэну ответную улыбку Баламут, показывая рукой на воду. Потом он переменил позицию, так что теперь был обращен к озеру не иначе как задом, а к помощнику Купера — передом, после чего продолжал: — Сними-ка меня, любезнейший, на фоне этой красоты. Сечешь? Нет? Ах, я и забыл! Ты ж, по-нашему — ни гу-гу. Ну и дубина ты стоеросовая! Вона, какой вымахал, а по-русски ни слова не знаешь, да?

«А ты, по-английски, если не считать жалкого «кноу» — тоже», — подумал Виктор, шкодливо втягивая голову в плечи, и немного отдаляясь от Мишки и Бэна.

— Джа, — с чудовищным акцентом выговорил Бэн.

— Эх, и дурак ты, — продолжал улыбаться ему Мишка, а потом выдал, подчеркивая интонацией голоса некоторые звукосочетания: — Слышь, ТЫ…, очкарик, скажи: «я — ДУ-РАК».

— Ти… дю-рак, — осклабился Бэн, врубая камеру с установленным на нее прожектором, сразу проделавшим во тьме «туннель» освещенного пространства.

Улыбка сползла с лица Мишки, а Виктор готов был покатиться со смеху и уже начинал гоготать.

Но, неожиданно, вслед за Мишкой, перестал улыбаться и Бэн. Очкастый парень хищно сощурился и тут же прильнул к объективу видеокамеры, нацеливая ее в сторону Мишки.

В первую секунду этого их «неулыбания» Виктор готов был подумать, что стоящие около него люди, поскольку они повздорили, сейчас начнут убивать друг друга.

Правда, оставалось сомнение, — могли ли они, на самом деле, повздорить до такой степени?

Ведь Бэн абсолютно не знал русского языка, и то, что тут бубнил Мишка, до него просто не могло дойти. Фраза же, проговоренная американцем вслед за Парфеновым, являлась вовсе не свидетельством того, что он понимает русский язык (для Бэна данное звукосочетание являлось бессмыслицей), а обычным повторением, выделенных с помощью интонации собеседника слогов (Мишка их, действительно, выделил). Короче, высокий очкарик поступал так же, как, зачастую делают туристы, пытающиеся проявить дружелюбие к наиболее дотошным и разговорчивым жителям той страны, в которой они сейчас находятся.

При этом сам Баламут, провоцируя Бэна на такой диалог, занимался ни чем иным, как ерундой. Серьезности в тогдашних его устремлениях не было ни на грош. Измениться Мишкино настроение тоже не могло так скоро. И не важно, что с лица Парфенова исчезла улыбка. Он просто опечалился из-за того, что его хохма не прошла в отношении американца.

Но, если Бэн здесь выступал — доброжелательным «туристом», а Баламут, и вовсе, — клоуном, то чего же очкастый парень, вдруг, рассвирепел?

«Может, потому, что все свалилось в кучу?» — пришла в голову Виктора мысль. — «То есть, слова Парфенова, подкрепленные моим гоготанием… Он взял это, смешал в нужных пропорциях, да и расценил как грубую насмешку над собой? Не было бы, скажем, моего смеха, и все осталось бы в норме… Но, почему тогда он разозлился исключительно на Баламута?! На меня даже и не глянул!»