Марк Олден - Гири

Разлив чай по чашкам, она сказала:

— Ты еще не забыл. Мэнни, что между нами заключено кейяку?

Деккер кивнул. Кейяку — что-то вроде договора, соглашения, отдельные положения которого могут меняться в зависимости от ситуации и если того потребуют обстоятельства.

Мичи улыбнулась и добавила:

— Я попрошу тебя об одном, Мэнни. Когда мы будем на людях, называй меня, пожалуйста, Мишель, хорошо? Меня зовут Мишель Асама. Я не чистая японка, а метиска.

Он молча ждал, когда она объяснит.

Она поднесла к губам свою чашку, изящно держа ее двумя руками, на каждой из которых на указательном пальце было по жадеитовому перстню, отпила маленький глоток и сказала:

— Мой отец, как тебе известно, занимался в Сайгоне вещами, многие из которых не могут быть названы нравственными и честными. Чего скрывать? Я не хочу иметь к этим его делам никакого отношения. Я не хочу, чтобы ко мне проявляли повышенное внимание американские власти или, еще чего доброго, ЦРУ. Я вообще не хочу, чтобы у кого-то моя персона пробудила ассоциации с Чихарой и тем временем. Теперь у меня новая жизнь.

— Но мне ты позволила перейти из своей старой жизни в нынешнюю? Поэтому и пришла ко мне в доджо?

— Я бы не пришла туда, если бы до сих пор не любила тебя. Ты знаешь, что мне нет причин с тобой лукавить. Я пришла к тебе, хотя это было сопряжено для меня с некоторыми неудобствами. Но я пришла, ибо люблю. Поверь, никаких задних мыслей у меня нет. Я не встретилась с тобой в сентябре, потому что у меня были на то веские причины. Как только представилась возможность, я появилась в дверях твоего доджо. Пока что тебе придется удовольствоваться этим объяснением. Иногда нам, детям самураев, позволительно хобен но усо — удобная правда. Или то, что вы называете «ложью во благо». Но сейчас я не пользуюсь этим. Я говорю тебе правду.

— Я верю тебе, Мишель. Хорошее имя. Французское.

Она подлила ему чаю.

— Французы до сих пор остались в Индокитае, хотя со времени их поражения прошли уже годы. Думаю, то же самое будет и с американцами. Значит, договорились насчет меня? Мишель Асама. Мишель. На людях.

— Ты же знала, что я буду согласен на все, еще прежде чем ты об этом скажешь.

— Да, я знала.

Он снова взглянул на нее. Она стала сильнее. Более решительная. Ей двадцать восемь, но выглядит она лет на десять моложе. Ему почему-то показалось, что она знает о нем много больше, чем он думает. Поэтому-то, и не задает тех многочисленных вопросов, которые были бы логичны после разлуки, длившейся шесть лет. Но Деккер быстро отбросил эту мысль. Между ним и Мичи ничто не встанет. Никакое препятствие. Ничего.

— Твой отец? — спросил он.

— Его продали вьетконговцам. Они назначили цену за его голову. У кого-то зародилась идея заполучить эти деньги. Не спрашивай меня об этом человеке. Со временем. Мэнни, я обо всем тебе расскажу.

Она вернулась на минуту к алькову, где встала на колени и замерла в неподвижности, словно набираясь энергии от своих предков, дух которых витал в этой затененной нише. Деккер присоединился к ней. Слезы показались в его глазах во второй раз за этот день. Странно для человека, который до этого плакал всего раз или два в жизни, когда был ребенком. Когда она взглянула на него и взяла его за руку, ему вспомнилось еще одно обещание, которое они дали друг другу в Другое время и в другом месте.

Токио. Они прилетели сюда на разных самолетах, чтобы временно отделаться от сайгонского кошмара и скрыться от бдительного ока ее отца.

Здесь они первым делом поднялись на небольшой холм, где располагалась Усыпальница Йасукуни, один из известнейших в Японии религиозных центров. И сад и все постройки были возведены ради одной цели — увековечить память тех солдат, которые сражались и погибли за родину. Мичи и Деккер неспешно гуляли меж цветущих вишен, показывали друг другу каменные фонари, которым насчитывалось по нескольку сотен лет, и зачерпывали воду из небольшого желобка, чтобы очиститься, — нужно было смочить губы, — перед тем, как войти в святые помещения. Перед Главным Залом Поклонения они кинули в специальный ящик по монетке, хлопнули в ладоши, — чтобы пробудить спящих внутри богов, — взялись за руки, склонили головы и загадали желание.

Мичи тогда сказала:

— Даже если мы умрем в разное время и в разных уголках Земли, мы встретимся снова. Мы расцветем в этом саду. Здесь каждый цветок — упокоившаяся человеческая душа. Это настоящая гавань душ.

— Мы встретимся здесь после смерти, Мичи. Я обещаю.

Сидя на коленях перед альковом, она сказала:

— Ты понимаешь, что мой долг перед отцом, перед семьей стоит выше всего остального? Даже выше тебя?

— Я понимаю, — ответил он. Ему это не нравилось, но он знал, что ничего с этим не поделаешь.

Из алькова она провела его в небольшую комнату, которую использовала как спальню. Как истинная японка, Мичи спала на полу, на футоне, подстилке, ароматизированной легким запахом сосны, с одеялом.

Они освободились от кимоно и он зачарованно уставился на ее восхитительное, стройное, с небольшими грудями тело... В его голове тут же зароилось множество воспоминаний, желаний...

Необязательно сейчас заниматься с ней любовью. Пока еще необязательно.

Достаточно было ощущать ее рядом с собой. Они лежали, прижавшись друг к другу под бледно-лиловым одеялом. Деккер никак не мог отделаться от кучи вопросов, которые будоражили его сознание. Он молчал. Несмотря на роившиеся в его мозгу мысли, его дико клонило в сон. Он отчаянно сопротивлялся этому и сосредоточил на этом все свое внимание. Черт возьми, он не хотел сейчас отключиться, а, проснувшись, обнаружить, что Мичи нет и что он лежит у себя дома! Он не хотел этого и боялся, что именно это и случится...

А Мичи еще, как назло, стала гладить его волосы, лицо, ее кончики пальцев убаюкивающе порхали у него по лбу, бровям, носу, он чувствовал прикосновение ее мягких губ к своим закрытым глазам... Она сказала, что он может не волноваться, что она будет с ним рядом, когда он проснется.

Под конец он сдался, — отчасти успокоенный ее обещанием, — и заснул у нее в объятиях.

Мичи продолжала машинально гладить его по волосам.

Она ждала.

Когда его дыхание стало более глубоким и все мышцы его расслабились, она поняла, что пора. Осторожно поднявшись с постели, она взглянула на него. Он не шевелился. Она знала, что он и не пошевельнется в ближайшие часы, ибо подсыпала ему в чай особый порошок.

Когда он смотрел в другую сторону.

Слеза оттянула ее ресницы. Мичи смахнула ее осторожным прикосновением кончиков пальцев.

«Где любовь, там и боль», — подумалось ей.

Она сжала руки в кулаки и с силой надавила себе на виски. Пытаться разумно объяснить любовь — это значит потерять разум.