Мартин Лэнгфилд - Ларец Зла

Попытался было втолковать им, что я американский гражданин, но как только сказал это, один из них ударил меня двумя руками по ушам, да так сильно, что голова моя едва не взорвалась от болевого шока. Это страшно, когда тебя могут ударить, а у тебя завязаны глаза и ты не можешь знать заранее, с какой стороны и в какой именно момент последует нападение. С тех пор я помалкивал.

Я знал, что спецслужбы моей родной страны практикуют пытки, но не думал, что на это же способны граждане «цивилизованной» Америки.

Я не мог с уверенностью предположить, кто именно меня допрашивал, но точно знал, что во времена Элиота Несса [30] Агент ФБР в 1920–1930-х гг., который охотился за лидером чикагских мафиози Аль-Капоне. За честность и неподкупность Несса и группу его коллег прозвали «неприкасаемыми». такое было немыслимо. Я даже не был больше уверен, что нахожусь на территории Соединенных Штатов, но точно знал, что люди, которые меня пытали, были американцами. Я слишком долго прожил среди них и научился безошибочно отличать их от представителей других народов.

Меня раздели донага, но мешок с головы не сняли и держали в комнате, где стоял такой холод, что у меня зуб на зуб не попадал. Я весь окоченел. Пенис мой съежился, а время от времени — я никогда не мог сказать заранее, когда именно это случится, — дверь в мою камеру с шумом раскрывалась и ее наполнял аромат женских духов. Потом я слышал женские голоса — они не говорили со мной, но осыпали меня унизительными насмешками и оскорблениями на английском и арабском. Они смеялись надо мной, издевались. Особенное удовольствие им доставляло унижать мое мужское достоинство.

Я замкнулся в себе, пытался таким образом спрятаться, закрыться от внешнего мира. Мне казалось, что это единственный способ пережить позор. Да, я передавал разведке из моей родной страны кое-какие американские секреты, но, во-первых, делал это исключительно ради спасения отца, во-вторых, черпал всю информацию из открытых источников… Я отказался превращать коллег в своих агентов, никого не шантажировал, не склонял к предательству и измене. Да, формально я нарушал американские законы, но в высшем смысле я был безгрешен перед Америкой.

Они этого не понимали, не хотели понять. Для них я был всего лишь «вонючий араб», которому каким-то чудом удалось получить доступ к исследованиям в области ядерной физики. Они поражали меня своим невежеством. Я изумлялся, как они не понимали, что даже с этим допуском я при всем желании не мог бы передавать своим секреты создания атомной бомбы и ядерного оружия. Да, я трудился в лаборатории, где проводились эксперименты по высвобождению огромной энергии, но это имело мало отношения к созданию оружия массового поражения.

Им было на все это плевать. Я был для них арабом и шпионом, больше они ничего не хотели знать обо мне. Я был врагом, который заслуживал, чтобы с ним обращались соответственно.

Я вслепую пытался научиться ориентироваться во времени, измерял свой пульс, но когда меня начинали пытать, он резко менялся, а потом я все равно терял сознание и обрывал свой неверный счет. Мне кажется, они подмешивали в еду какие-то наркотические вещества, которые дезориентировали меня в пространстве и времени.

Время от времени в камере включалась невыносимо громкая рок-музыка, которая сменялась затем гнетущей тишиной. Издевательства и насмешки продолжались. Когда меня допрашивали мужчины, это было просто больно, когда к ним присоединялись женщины, это было еще и адски унизительно.

Иногда в камере обнаруживался стул, на который можно было присесть, чтобы перевести дух и дать отдых ногам и спине. Но часто его прятали от меня. Иногда в камере появлялся спальный мешок, но и его часто забирали. Свои естественные нужды я справлял в грязном ведре, которое они постоянно переставляли с места на места, и я каждый раз на ощупь пытался отыскать его.

Спустя время мешок начали снимать с моей головы, но только на время допросов — им хотелось видеть мои глаза. А я впервые увидел тех самых женщин, которые так издевались надо мной раньше. И продолжали издеваться потом. Они разглядывали меня с брезгливым презрением. На этих людях не было никаких знаков различия, ничто не выдавало их принадлежность к тому или иному силовому ведомству. Я даже не знал, штатские они или военнослужащие. На мужчинах были черные костюмы, а на женщинах чаще всего белые медицинские халаты.

Я рассказал им все. Все, что знал, кроме своего увлечения знанием древних. Но оно ведь им и не нужно было. Меня о нем и не спрашивали. Я правдиво, подробно и добровольно отвечал на все их вопросы, на все без исключения. Меня не приходилось упрашивать, «раскалывать», но они не верили тому, что я им говорил. Просто не верили ни единому слову. Я рассказывал им о том, какие именно сведения передавал на родину, а они в ответ смеялись и издевались надо мной.

Потом я рассказал им о своем отце. О том, как я приехал в Америку, как перенял западный образ жизни по заданию своей разведки, как полюбил западную женщину и согласился шпионить в пользу разведки ее страны.

Поначалу они только смеялись, а потом стали злиться. Меня били. Когда тебя бьют, а ты, голый, вертишься на холодном каменном полу с мешком на голове, безуспешно пытаясь угадать направление следующего удара и спрятаться от него, — это страшно, унизительно.

Меня заставляли часами сидеть на корточках или стоять на одной ноге — со временем это оборачивалось адскими болями во всем теле — и били всякий раз, когда я пытался выпрямиться. Били и смеялись.

Я говорил им, что уже все рассказал, что у меня больше нет ничего за душой, что мне просто больше не в чем признаваться, но я готов снова повторить все, если им это нужно. Странно, но эти слова приводили их в несусветную ярость.

А потом появились новые люди, и они меня сломали.

Новые люди приводили в мою камеру других заключенных, таких же как я. Нас заставляли принимать самые невероятные, неприличные, отвратительные позы, сооружали из нас адскую груду тел и фотографировали, снимали на видео.

А потом нас начали таскать к собакам. Это были голодные, злые, натасканные на убийство псы, которые рвались с поводков на нас, обезумев от жажды крови. Хозяева еле сдерживали их, порой желтые клыки находились всего в считанных сантиметрах от наших лип. На нас летела смрадная слюна. Это было так страшно, так жутко страшно, что я стал мочиться под себя, а они продолжали смеяться и водили смотреть на это своих женщин.

Меня продолжали допрашивать днями и ночами. На кого я работаю? Какое место я занимаю в иерархии «Аль-Каиды»? Для каких целей я обучался на ядерного физика? Где я прятал бомбу или ее составные части? Кому передавал чертежи?