Джон Коннолли - Создания смерти, создания тьмы

По мнению Рейчел, Странник старался разрушить эти барьеры своим методом, жестоким и полным боли. Умерщвляя свои жертвы подобным образом, он стремился показать им их собственную смерть и дать почувствовать значение истинной боли; но эти опыты служили напоминанием другим, что смертны и они, что и для них наступит день последней, чудовищной муки.

Странник стер границы между пыткой и казнью, любознательностью научного поиска и садизмом. Он являлся частью тайной истории человечества, нашедшей отражение в труде «Анатолия», написанном в тринадцатом веке магистром Николаем Физичи, где он указывал, что древние производили анатомирование не только мертвых, но и на живых. Осужденного преступника, связанного по рукам и ногам начинали препарировать с ног и рук, постепенно продвигаясь к внутренним органам. Сходные случаи упоминаются Цельсием и Августином, хотя эти факты упорно отвергаются историографами медицины.

И вот теперь Странник взялся писать историю на свой манер, предлагая свой собственный сплав науки и искусства, чтобы придать смерти свой особый почерк и создать в человеческом сердце ад.

Мы сидели в номере Рейчел, и она поведала нам обо всем этом. Между тем за окнами стемнело, с улицы доносились звуки музыки.

— Как мне кажется, — говорила Рейчел, — ослепление жертв можно считать символом их неспособности понять реальность боли и смерти. Но это указывает, как далеко отстает сам убийца от общей людской массы. Мы все страдаем, все переживаем смерть тем или иным образом, прежде чем сами встретимся с ней. А он считает себя единственным, кто может нас этому научить...

— Ему кажется, что мы забыли о смерти и нам следует об этом напомнить. И он видит свою роль в том, чтобы показать нам нашу ничтожность, — развил я мысль Рейчел, и она кивнула утвердительно.

— Если все так, как вы говорите, зачем ему было прятать в бочку и топить в болоте тело Лютис Фонтено? — подал голос сидевший у балкона Эйнджел.

— Это его ученическая работа, — ответила Рейчел — и Луис при этих словах удивленно выгнул брови. — Странник считает, что создает произведения искусства. Он оставляет тела на месте преступления, придает им заданные позы, следует в своих действиях мифам и иллюстрациям из старинных медицинских трудов, — все указывает на такой настрой. Но и художникам необходимо с чего-то начитать. Поэты, живописцы и скульпторы, — все они проходят определенный этап ученичества. Иногда произведения, созданные в этот период, продолжают оказывать влияние на их дальнейшее творчество. Но такие работы, как правило, не выставляются на суд публики. Это время поиска своего пути без опасения критики за ошибки, возможность испытать свои силы и способности. Может быть, Лютис Фонтено являлась для него именно такой «ученической работой», своего рода пробным камнем.

— Но она погибла после Сьюзен и Дженни, — тихо заметил я.

— Он не забрал их, потому что ему так захотелось, но результат его не удовлетворил. Думаю, он решил еще раз попрактиковаться на Лютис перед выходом на публику, — объяснила Рейчел, отводя взгляд. — Убийство тетушки Марии и ее сына стало следствием слияния двух факторов: желания и необходимости. На этот раз он располагал достаточным временем, чтобы достичь нужного эффекта. Потом он убил Ремарра. Либо тот на самом деле оказался ненужным свидетелем, либо с ним расправились из-за одного предположения, что он мог что-то увидеть. Но убийца снова сделал, теперь уже из Ремарра, memento mori. Он по-своему практичный: не боится извлечь пользу из необходимости.

— Ну, а как быть с тем, как действует смерть на большинство людей? — заговорил Эйнджел под впечатлением слов Рейчел. — От ее угрозы нам сильнее хочется жить и даже трахаться.

Рейчел покосилась на меня и уткнулась в свои запаси.

— Я хочу знать, — продолжал Эйнджел, — что от нас добивается этим тот тип? Думает, мы есть и любить перестанем, если он на смерти зациклился и считает, что загробный мир будет лучше подлунного?

Я снова взял иллюстрацию Пиеты и внимательно рассмотрел ее, задерживаясь взглядом на подробностях изображения тел, тщательно перечисленных внутренностях, и отметил спокойствие на лицах мужчины и женщины. У жертв Странника лица были перекошены болью смертных мук.

— Ему плевать на загробную жизнь, — ответил я Эйнджелу. — Его заботит одно: как бы сильнее напакостить в этой жизни.

Я подошел к окну, где стоял Эйнджел, и тоже посмотрел вниз: по двору, пофыркивая, носились собаки, пахло готовящейся едой и пивом, и мне казалось, что за всем этим я ощущал дух всей проходящей мимо нас людской массы.

— А почему он не тронул нас или тебя? — спросил Эйнджел, обращаясь ко мне, но ответила ему Рейчел.

— Он хочет, чтобы мы его поняли. Все его действия — это попытка привести нас к чему-то. Это его способ общения, а мы аудитория, перед которой он выступает.

— У него нет намерений убить нас.

— Пока, — глубокомысленно изрек Луис.

Рейчел кивнула, глядя мне в глаза, и тихо повторила: «Пока».

Я договорился встретиться позднее с Рейчел и остальными в ресторане «Вон». Вернувшись к себе, я позвонил Вулричу и оставил для него сообщение. Он перезвонил через пять минут и сказал, что приедет через час в бар гостиницы «Наполеон».

Вулрич не заставил себя ждать. На нем были брюки грязновато-белого оттенка, а пиджак того же цвета он нес на руке, но надел его, как только вошел в бар.

— Здесь правда прохладно, или так кажется? — вид у него был сонный, и от него несло так, как будто он давно забыл, что такое душ. Мне вспомнилось, как когда-то при первой нашей встречи на убийстве Дженни Орбах он властно и решительно отобрал инициативу у группы слабо сопротивляющихся полицейских. Теперь от того уверенного решительного Вулрича осталось одно воспоминание. Он постарел и потерял былую уверенность. Меня поразило то, как он изъял бумаги у Рейчел. Раньше Вулрич действовал бы иначе. Прежний Вулрич взял бы их все равно, но предварительно попросил бы разрешения. Он заказал пиво себе и минеральную воду мне.

— Хочешь рассказать, почему ты конфисковал материалы в гостинице?

— Берд, не надо так об этом думать, считай, что я их одолжил, — он отхлебнул пиво и взглянул в зеркало. Собственный вид ему, как видно, не понравился.

— Ты мог бы сначала и попросить, — упрекнул я.

— И ты бы мне все отдал?

— Нет, но я бы объяснил, почему их не отдаю.

— Не думаю, что на Дюрана это произвело бы впечатление. Да и на меня тоже, откровенно говоря.

— Так это приказ Дюрана? Странно. У вас есть собственные аналитики. Почему ты был так уверен, что нам удастся что-то прибавить к их выводам?

Он круто повернулся на стуле и придвинулся ко мне, так что я мог чувствовать его дыхание.