Джон Коннолли - Создания смерти, создания тьмы

И потом еще, спустя несколько дней, я находил в волосах дохлых муравьев. Некоторые превышали по величине ноготь моего среднего пальца. Это были огненные муравьи, и у них были зазубренные загнутые вперед жвалы, похожие на клешни, чтобы захватывать кожу. Тело мое покрылось волдырями, похожими на бугры, уродовавшие кожу Папаши Хелмса, а ноздри внутри распухли и болели.

Я с трудом выбрался из воды на песчаный берег. Люди Папаши Хелмса ушли к машине, и у воды остались только мы с Кларенсом и Папаша Хелмс. Кларенса никто не тронул. По выражению моего лица Папаша Хелмс понял, что я обо всем догадался. Он усмехнулся, попыхивая сигарой.

— Мы разыскали твоего дружка прошлой ночью, — он положил толстую, воскового цвета руку на плечо Кларенса. Кларенса передернуло, но с места он не двинулся. — Он все сам выложил, нам не пришлось даже на него нажимать.

Мне вдруг стало так горько и больно из-за предательства друга, что на какое-то время я забыл об укусах, зуде и оставшемся ощущении бегающих по телу насекомых. Я посмотрел на Кларенса Джонса уже совсем по-другому, глазами взрослого человека. Он стоял, обхватив себя руками, и мелко дрожал, а в глазах отразилась душевная мука. Мне хотелось его возненавидеть, этого добивался и Папаша Хелмс, но вместо ненависти, я чувствовал пустоту в душе и даже нечто похожее на жалость.

А еще схожее с жалостью чувство испытывал я к самому Папаше Хелмсу, с его уродливой бугристой кожей и обвисшими складками жира. Ему пришлось наказывать мальчишек за разбитые стекла, но наказание было не только телесным, оно разрывало соединявшие их узы дружбы.

— Сегодня, парень, ты получил два урока. Во-первых, ты будешь помнить, что со мной шутить нельзя. А, во-вторых, узнаешь кое-что о дружбе. Настоящий твой друг — ты сам, потому что другие в конце концов предадут тебя. В конечном итоге мы все остаемся одни, — он повернулся и заковылял к машине через дюны и песчаный тростник.

Они уехали, оставив нас одних. Моя изорванная одежда намокла от соленой воды. За всю обратную дорогу мы не сказали друг другу ни слова, даже расставаясь у ворот дедушкиного дома. Кларенс ушел в ночь, и стук подошв его дешевых пластиковых сандалет четко отдавался в темноте. Этот случай разлучил нас навсегда. Я вычеркнул его из своей жизни и перестал думать о нем, а спустя пятнадцать лет он погиб, защищая от грабителей склад компьютеров в Остине, где работал охранником.

Вернувшись домой, я взял из аптечки антисептик и отправился в ванную. Там я разделся и принялся смазывать жидкостью укусы. Тело жгло. Потом я сел в пустую ванну и разрыдался. Там и нашел меня дедушка. Не сказав ни слова, он вышел и вернулся с красной миской, где была масса из соды с водой. Он смазал мои плечи, грудь, ноги и руки, и налил немного мне в горсть, чтобы я потер в паху. Затем дедушка закутал меня в простыню и усадил на стул в кухне. А еще он налил коньяку себе и мне. Помню, что это был первоклассный «Реми Мартэн». Я пил его довольно долго, и все это время мы просидели молча. Когда я поднялся, чтобы идти спать, он легонько пошлепал меня по голове.

— Жестокий человек, — повторил дедушка, допивая кофе. Он поднялся и вслед за ним встал пес. — Хочешь, пойдем вместе прогуляться с собакой?

Я отказался. Он пожал плечами и спустился с крыльца. Пес бежал впереди, тявкая и принюхиваясь и время от времени поглядывая назад, чтобы убедиться, что хозяин идет следом.

Папаша Хелмс отправился на тот свет через десять лет после этого случая. Когда он умер от рака желудка, выяснилось, что без его участия, прямого или косвенного, не обошлось более сорока убийств в разных местах, даже в далекой Флориде. В последний путь его провожала горстка людей.

Не знаю, почему мне вспомнился Папаша Хелмс, когда мы возвращались с места побоища в Мэтери. Возможно, я чувствовал часть его ярости в Джо Боунзе — неистребимую ненависть ко всему миру, происходившую из гнилой сердцевины его существа. Я вспомнил Папашу Хелмса, дедушку и уроки, которые они пытались мне преподать, но до сих пор я их полностью так и не усвоил.

За главными воротами кладбища суетились полицейские, собирая очевидцев и освобождая подход к ожидающим машинам скорой помощи. Телевизионщики уже были тут как тут и старались добиться интервью у выживших. Я держался поближе к тому человеку Лайонела Фонтено, которому он отдал автомат. Мы двигались за ним под углом к воротам до пролома в кладбищенской ограде. Он прошел сквозь него на дорогу, сел в поджидавший «линкольн» и уехал, а мы с Рейчел перелезли через ограду и вернулись к нашей машине. Она стояла в стороне от главного входа, и наш отъезд не привлек внимания.

— Как такое могло случиться? — тихо спросила Рейчел, когда мы направились обратно в город. До этого мы все время молчали. — Там должна была быть полиция. Кто-то же должен был их остановить... — голос ее прервался, и весь остальной путь она не произнесла ни слова. Я ее не тревожил.

Существовало несколько возможных версий случившегося. Во-первых, кто-то совершил роковую оплошность, направив в Мэтери недостаточное количество полицейских, наивно полагая, что Джо Боунз не посмеет напасть на Лайонела Фонтено на похоронах его брата в присутствии свидетелей. Оружие принесли и припрятали накануне поздно ночью либо ранним утром, а кладбище перед церемонией осмотрено не было. Не исключено, что сам Лайонел предупредил полицейских и репортеров, чтобы они держались подальше и не превращали похороны в спектакль. Возможно также, что Джо Боунз подкупил или припугнул часть или всех полицейских в Мэтери, и они отошли в тень, предоставив людям Боунза свободу действий.

В гостинице я отвел Рейчел в мой номер, чтобы не оставлять ее в таком состоянии наедине с иллюстрациями, которыми были увешаны стены ее комнаты. Она сразу ушла в ванную и закрыла за собой дверь, затем зашумела вода. Пробыла она в ванной довольно долго.

Наконец Рейчел появилась, закутанная до пят в большое белое полотенце. Покрасневшими от слез глазами она взглянула на меня, подбородок ее дрогнул, и бедняжка снова расплакалась. Я обнял ее, поцеловал в макушку, потом в лоб, щеки и губы. У Рейчел были мягкие теплые губы, они ответили на поцелуй, и сладкая боль пронзила меня, когда она коснулась языком моего языка. Не в силах справиться с возбуждением, я тесно прижал ее к себе, сдернув укрывавшее ее полотенце. Ее рука расстегнула ремень и молнию и скользнула внутрь... И сразу стало нечем дышать, и волна давно забытого восторга накрыла меня с головой. Кажется, я даже застонал, когда, повинуясь страстному порыву, впивался в нее ненесытными жадными поцелуями, и она возвращала мне их, с силой прижимаясь ко мне, скользя по мне нежной щекой, трепещущей грудью, горячим бедром. В какой-то момент она сорвала с меня рубашку, потом быстрыми поцелуями покрыла шею и прошлась языком по груди и вокруг сосков. Не в силах больше сдерживаться, я упал на кровать, увлекая ее, и оказался на ней.