Джонатан Сантлоуфер - Анатомия страха

Я быстро подправил рисунок и повернул к ней посмотреть.

Лори испуганно охнула.

– Похож на него?

– Да. Но на нем была шапка!

– Какая? Вязаная или…

– Да, вязаная, шерстяная.

Вот теперь мы почти у цели. Мыслили синхронно.

– …грубая такая… чем-то запачкана. – Она качнула головой назад и вперед, словно пыталась вытеснить его образ из памяти.

– Продолжай, продолжай, Лори.

– Да… да… шапочка… ну, знаете, такие вязаные бывают, их натягивают на голову.

И у него вот также… – Лори напряженно прищурилась, – она покрывала верх ушей.

Я быстро закончил рисовать шапочку и повернул блокнот к ней.

– Боже, – прошептала она. – Это… он.

Чувствовалось, что ей очень тяжело смотреть на рисунок.

– Может, мне следует что-либо изменить?

Губы девушки дрожали. Я снова тронул ее за руку.

– Ты не забыла, что теперь он перешел из твоей головы на бумагу?

– Нет, он всегда будет у меня в голове.

– Закрой глаза.

– Зачем?

– Посмотри, может, его там нет.

Было видно, что она боится попробовать.

– Давай же, – произнес я без нажима.

Лори тяжело вздохнула и закрыла глаза.

– Я все еще вижу его.

– Но он сейчас не такой четкий, верно?

– Может быть.

– А скоро вообще исчезнет.

Я надеялся, что мое лицо не выдает обмана. Потому что вряд ли он когда-либо покинет ее. Некоторые образы впечатываются в мозг навсегда.

Я похвалил девушку за храбрость, заявив, что она очень помогла следствию.

Лори ушла, а я остался заканчивать рисунок. Добавил теней, кое-какие места затер кусочком картона и пальцами, чтобы придать лицу больше объема, сделать более живым, затем откинулся на спинку стула и оценил рисунок.

Конечно, это не искусство с большой буквы, но все же неплохо. Я ведь тоже не поймешь кто – то ли коп, то ли художник. Нечто среднее.

Я спрыснул рисунок фиксатором и отнес детективу Шмид. Потом пошел в туалет, помыл руки, оросил лицо холодной водой. И вдруг почувствовал легкий озноб. Смутно знакомое необъяснимое предчувствие. Со мной иногда такое случается. Я не обращал внимания, и лишь позднее, когда происходило что-нибудь плохое, до меня доходило: «Ах вот, значит, что это было».

Комната без окон – камера, келья, такой он ее задумал, – отражает его сознание, сфокусированное на предмете одержимости, закрытое в данный момент для всего остального. Единственный звук здесь создает карандаш, царапающий бумагу; быстро, твердо частички графита оседают на тонких белесых волосках его мускулистых рук, линии переплетаются, формируя изображения. Это мертвые тела, разбросанные на тротуаре, как поломанные марионетки, руки и ноги торчат, повернутые под немыслимыми углами.

Но как изобразить крики и стоны?

Он прекращает работу, задумывается. Мертвые тела, потрескавшиеся тротуары, взорванные автомобили – это воспроизвести можно. Но крики – вряд ли. Звуковая дорожка всегда появляется позднее. Настоящий объемный звук системы «Долби». Все как положено.

Он рассматривает рисунок, прищурив бледно-голубые глаза. Нет, надо продолжать. Он открывает в блокноте новый лист, сдувает с него воображаемые пылинки и начинает легко и плавно наносить штрихи, казалось бы, беспорядочные, но так надо. И вот наконец это приходит, и на мгновение он видит человека. Зрительная память не подводит его.

Именно это ему и нужно.

Он принимается за работу. Один фрагмент. Затем другой.

Но рисунок не получается.

Проклятие!

Он принимается ходить по комнате, затем рывком опускается на пол, несколько раз быстро отжимается, и теперь, когда сердце заколотилось быстрее и дыхание стало прерывистым, перед его мысленным взором возникают новые фрагменты, и он торопится перенести их на бумагу, прежде чем они успевают исчезнуть.

Но это по-прежнему фрагменты. Где же целое? Почему всегда приходится вот так блуждать в неведении?

Он сосредоточивается, пытаясь определить в себе ту часть, которая может это знать, мозг работает, как мощный компьютер, кусочки объединяются. Он переводит дух, открывает чистый лист и рисует, стирает, снова рисует, каждый раз добавляя чуть больше информации.

Да, вот оно.

Один рисунок закончен, у мертвеца появилась голова. Он откладывает его в сторону. Половина пути пройдена, первая часть работы завершена. Но в голове уже роятся другие образы, требующие внимания. Он быстро затачивает карандаши. Мозг подает импульсы рукам, какие движения делать. В этом загадочном процессе рисования его воля будто не участвует. Пока ничего не выходит, но он не отчаивается. Мысленно шепчет себе: «Доверься интуиции. Прежде у тебя получалось, получится и сейчас».

Карандаш не просто инструмент, он продолжение его руки, они вместе сложный слаженный механизм, совершающий движение за движением, пока наконец не возникает… оно.

Он откидывается на спинку стула, отряхивает с перчаток графит – а он осторожен и всегда работает только в перчатках, – в жилах пульсирует адреналин. Да, рисунки приобрели смысл. Теперь он знает, что и как будет делать.

– Да оттесните же вы наконец этих людей назад! – буркнула Терри Руссо бруклинским полицейским, пытающимся навести порядок, и медленно двинулась дальше, выставив перед собой полицейский жетон.

Было темно, но желтые уличные фонари в сочетании с красными проблесковыми маячками автомобилей заливали толпу примерно в шестьдесят человек зловещим оранжевым сиянием. Люди не унимались, проталкивались ближе, чтобы лучше увидеть происходящее.