Алексей Макеев - Чемодан с миллионом

– Мы и так друг за друга стоим горой, – протянул Синцов. – Разве мы не единая команда?

– Еще нет! – твердо заявил я. – Мы разрознены. Каждый сам по себе. Я предлагаю объединиться в полном смысле этого слова. Не встречаться от случая к случаю, а всегда и везде быть одним целым. Мощным единым кулаком! Только тогда мы сможем дать достойный отпор не только Скрипачу и всей его братии, но и каждому, кто осмелится поднять на нас руку или встать на нашем пути.

Преднамеренно посмотрев на часы, я глубоко вздохнул и все тем же притворно дружеским голосом произнес:

– Уже поздно! Делите между собой наследство Макара Иваныча, и поехали по домам…

Как только я увидел, что Ершов с Синцовым начали раскладывать деньги на две равные половины, в моей душе появился необъяснимый восторг. Не скрывая своего удовольствия от сложившейся ситуации, я смотрел на них с откровенной ухмылкой, которая была ими воспринята как доброжелательная улыбка, олицетворяющая наивысший знак моего благородства.

С того самого момента, как я сошел с трапа самолета, у меня не было ни одной спокойной минуты. Я изрядно устал от навалившихся на меня проблем. Мои нервы были напряжены до предела. От усталости я был похож на выжатый лимон. Во всяком случае был такой же подавленный и опустошенный. Скрываясь от людей Угрюмого, я возвращался на Кольский полуостров в приподнятом настроении и не думал о том кошмаре, который теперь пришлось пережить. Мне иногда начинало казаться, что вместо родного города, где прошло мое детство и незаметно промчалась юность, я очутился в серых каменных катакомбах. Повсюду было сыро, холодно и неуютно. Единственным утешением и надеждой на что-то хорошее была тонкая ниточка, которая связывала меня с внешним миром. Этой ниточкой была Оксана Шувалова. На протяжении многих лет при любом, даже самом мимолетном воспоминании о ней мои неприятности и невзгоды отходили на второй план и на первом месте появлялись светлые и добрые мысли. Мне было приятно думать об Оксане; рисовать в памяти ее нежные черты, ее улыбку и ее прямолинейный, милый моему сердцу взгляд. Я многое бы отдал, чтобы иметь возможность положить голову ей на колени и спокойно заснуть хотя бы на несколько недолгих минут. Я уже устал думать о трагической судьбе русского офицера, ставшего бездомным бродягой и погибшего в грязном подвале от руки душевнобольного маньяка. Я даже пытался отстраниться от воспоминаний об Оксане, хотя ни на секунду не забывал о собственной клятве. Узнав о причастности Лины к ее смерти, я столкнулся с непреодолимыми трудностями и теперь был совершенно бессилен что-либо предпринять или изменить в решении этого вопроса.

Спустя некоторое время после того, как я убрал костюм в шкаф, облачился в домашнее трико и накинул шлепанцы, все-таки решил еще раз позвонить Шувалову. Мне несказанно повезло, и я сразу услышал его отчужденный голос.

– Михаил Николаич? – скорбно произнес он. – Здравствуй, дорогой! Почему не пришел на поминки? На меня обиделся? Извини, сам должен понимать… Оксаночку в последний путь проводил! Мне ведь не до гостей было… Людей много, а поплакаться некому…

Заметив разницу в интонации, не свойственной Виктору Петровичу, я самопроизвольно насторожился.

«Молчал бы лучше! Почему не пришел? Развратник похотливый…» – нашептывало мне мое подсознание.

– У меня до сих пор все из рук валится, – продолжил Шувалов. – Как посмотрю на ее фотокарточку, так и хочется спросить: «Оксаночка, деточка, на кого ж ты меня покинула?» Осиротел я без нее, Николаич… Ох, осиротел! Ведь она, как солнышко ясное, путь-дороженьку мне освещала. Набежала тучка грозовая! Отняла у меня единственную радость. Нежданно-негаданно скрылось за горизонт мое ясное солнышко… Упокой, Господи, душу ее!

– Ты мне прелюдии не рассказывай! – строго произнес я. – Мягко стелешь, да жестко спать.

– Зачем ты так? Мы же друзья.

– Дай тебе волю, так не раздумывая придушил бы меня собственными руками.

– Я постоянно ревновал тебя к жене, – с дрожью в голосе ответил Виктор Петрович. – Теперь нам нечего делить. Покинула меня моя лапушка…

– Ты пьян?

– Слегка…

– То-то и заметно, что густой туман похмелья заволакивает твои мысли. Из поминок банкет устроил и никак остановиться не можешь?

Я подумал, что слишком круто завернул.

– Прекращай заниматься ерундой! – более сдержанно проговорил я. – Тебе еще дочь воспитывать. Не ровен час, свяжется с какой-нибудь плохой компанией.

– Она и так связалась! – пробурчал Шувалов то ли с сожалением, то ли с безразличием. – А что я могу? Она уже взрослая девушка. Давно совершеннолетняя. Вправе отвечать за свои поступки. Не сегодня завтра замуж выйдет. Один я останусь на этом свете! Нет больше моей Оксаночки. Никому я теперь не нужен…

– Прекращай ныть! – снова вспылил я. – Один не останешься! Видел твою белокурую утешительницу…

– Веру Владимировну?

Я промолчал, опасаясь наговорить гадостей.

– Замечательная женщина! Ты не подумай ничего лишнего… – запинаясь на каждом слове, проговорил Виктор Петрович. – По хозяйству помогала…

Я вскипел от злобы.

– Где она сейчас? – зачем-то спросил я.

– Спит…

Это слово было похоже на пулю, выпущенную из пистолета. Шувалов машинально проговорился, а уж потом сообразил, что допустил опрометчивое высказывание.

– Зашла на минуточку, – пытаясь оправдаться, забормотал он. – Мы за Оксаночку по рюмашке… Потом еще по одной…

– Позови Лину! Мне нужно с ней переговорить, – потребовал я.

У меня пропало всякое желание выслушивать пьяный бред этого никчемного человека.

– Она дома не живет.

– Давно?

– После похорон я ее больше не видел.

– И не знаешь, где можно найти?

– Она мне не докладывает, где и с кем гуляет. Тебе повезло! У тебя нет детей. Ты даже представить себе не можешь, как трудно воспитывать современную молодежь…

Он пробурчал что-то нечленораздельное, затем добавил:

– Ох, пропаду без Оксаночки! Совсем пропаду… Угасло мое яркое солнышко…

Я с отвращением ухмыльнулся и положил трубку, иначе бы мог не сдержаться и самопроизвольно нахамить. Мое хладнокровное спокойствие под натиском его неадекватной глупости могло в любую секунду разлететься в клочья.

«Кое-что начинает проясняться, – констатировал я. – Возможно, имеется какая-то связь между Оксаниной просьбой передать золотую цепочку с кулоном тому человеку, который ее любит, и Верой Владимировной, беспардонной расчетливой женщиной?»

Несмотря на то что форточка с самого утра оставалась открытой, в комнате было нестерпимо душно. Я подошел поближе к окну и выглянул на улицу. Помойные баки, захламленные мусором и нечистотами, лишь усугубляли и без того отвратительное настроение. Однако что-то, копошившееся возле них, невольно привлекло мое внимание. Я присмотрелся и, увидев какого-то оборванца, машинально вспомнил Макара Шепелева. В это мгновение у меня не было ни жалости, ни отвращения к бывшему сослуживцу. Впрочем, с таким же безразличием я смотрел на бездомного бродягу. Это был еще довольно-таки молодой человек, полный сил, здоровья и энергии, но который уже стал отбросом общества из-за собственной безалаберности и равнодушного безразличия к собственной судьбе и всей своей жизни.