А. Й. Казински - Последний праведник

— Может быть, именно поэтому полиция подозревала, что ее отравили?

— Да, наверняка поэтому. Но теперь дело закрыли.

Ханна кивнула и затушила сигарету. Нильс поднялся с места, пересек комнату наискосок, остановился у глухой стены и обернулся.

— Я не понимаю, — сказал он, глядя на нее. — Зачем он собрал такое количество материалов?

— И почему он прислал все это вам?

Нильс снова уселся, плетеное кресло заскрипело в тишине.

— Ну что, продолжим? — спросил Нильс. — Вы видите во всем этом какой-то смысл?

— Давайте посмотрим на следующее дело. Открывайте свои Кумранские рукописи.

— Ладно. Вот убийство номер два согласно этой хронологии. Отправляемся на Ближний Восток.

Дело об убийстве: Людвиг Голдберг

На этот раз Нильс сел на полу и разложил вокруг материалы о Людвиге Голдберге, как рассыпанный пазл. Двенадцать текстовых кубиков, вместе составляющих картину жизни и смерти.

— Я думаю, так будет удобнее, — сказал Нильс, изучая бумаги.

— Что у нас есть? — спросила Ханна.

— Все. Судя по всему. Некрологи. Выдержки из дневника. Интервью. Что-то похожее на стихотворение. Но значительная часть этого на иврите. Он очень симпатичный, — он протянул ей фотографию Людвига Голдберга. Темные взволнованные глаза, интеллигентные очки, узкое приятное лицо.

— Что это? — спросила Ханна, указывая на размытые факсовые страницы.

— ЦАХАЛ. Армия обороны Израиля. Какие-то военные документы, кажется. Похоже, он сидел в тюрьме.

— Он не очень-то похож на солдата. Куда мне воткнуть булавку?

— Эйн Карем.

— Где это?

— Окраина Иерусалима.

Ханна подняла на него то ли удивленный, то ли уважительный взгляд.

— Вы много путешествовали?

— Порядком. В фантазиях.

Она улыбнулась, но он этого не заметил, будучи слишком занят полицейским рапортом:

— Людвиг Голдберг найден мертвым 26 июня этого года. Он лежал в… — Нильс прекратил читать и подтянулся на руках к другой части факса. — Давайте лучше начнем с некролога.

— Из газеты?

Нильс просмотрел страницу.

— Газета гимназии Шевах-Мофет в Тель-Авиве, в которой он работал учителем. Написано на довольно сомнительном английском.

— Или это просто итальянец сам занимался переводами, — предположила Ханна. — Или пользовался гуглом. Иногда получается очень забавно.

— Может быть. Он родился в 1968 году и вырос в кибуце Лахавот-Хавива, возле города Хадера. Семья украинского происхождения, его мать родилась в… — Нильс не стал даже пытаться произнести название вслух. — В общем, тут бесконечные описания того, где родились отец и мать.

— Семейные хроники очень популярны на Ближнем Востоке, — сказала Ханна и сухо прибавила: — Взять хотя бы Библию.

Нильс читал размытую часть факса, где слова местами невозможно было разобрать.

— Это действительно военные рапорты. Подозрения в гомосексуализме. — Нильс поднял взгляд. — Здесь так написано, без всяких комментариев. Судя по всему, он сидел в тюрьме за нарушение военного регламента.

— Какое именно?

— Подробностей я нигде не вижу. Но он просидел в военной тюрьме целый год, так что это, наверное, было что-то довольно серьезное. Здесь есть еще отрывок газетной статьи, напечатанной в «Джерузалем пост» в 1988 году, где Ариэль Шарон называет…

— Тот самый Ариэль Шарон?

— Подозреваю, что да. Ариэль Шарон называет Голдберга everything this country doesnʼt need. [50] Воплощением всего того, в чем наша страна не нуждается (англ .).

— Так что можно предположить, что его преступление получило широкое освещение.

Нильс кивнул.

— Что там есть о его смерти? Протокол вскрытия?

Нильс поискал среди бумаг.

— Нет, но тут есть кое-что другое, — сказал он. — Отрывок из речи Таляля Амара, произнесенной 7 января 2004 года в Бирзейтском университете в Рамалле и напечатанной в журнале «Тайм».

— Таляль Амар? Кто он такой?

Нильс пожал плечами.

— Он говорит: In the Middle East you never know what the future will bring, but after standing next to mister Rabin and mister Arafat while they shook hands in front of The White House, Iʼm quite optimistic. In fact my hope for the future was already born back in 1988 during the Intifada when a young Israeli soldier suddenly opposed orders and released me and my brother from an Israeli detention camp and thereby saved us from years in prison. I will never forget the look in the soldierʼs eyes while he released us. Until that day all Israelis were monsters to me. But from this moment I knew they are humans just like me. [51] На Ближнем Востоке никогда нельзя предугадать, что принесет будущее, но после того, как я стоял рядом с мистером Рабином и мистером Арафатом, которые пожимали друг другу руки перед Белым домом, я смотрю в будущее с оптимизмом. Вообще-то моя надежда на будущее родилась еще в 1988 году, во время первой интифады, когда молодой израильский солдат вдруг пошел наперекор приказам, освободив нас с братом из израильского лагеря военнопленных, и тем самым спас нас от многолетней тюрьмы. Я никогда не забуду его глаза в ту минуту, когда он выпускал нас на свободу. До того дня я считал всех израильтян монстрами, но в тот момент я понял, что они такие же люди, как и я (англ.).

— Рабин и Арафат, — сказала Ханна. — Он говорит 0 соглашении в Осло. Но при чем тут Голдберг?

— Или при чем тут сам Таляль Амар?

— Он-то, похоже, как раз при чем, иначе «Тайм» не стал бы брать у него интервью и он не стоял бы перед Белым домом во время подписания соглашения. Скорее всего, он был одним из палестинских переговорщиков.

— Вот, тут есть кое-что о смерти Голдберга. — Нильс сначала прочитал бумагу про себя. — Unknown source, [52] Неизвестный источник (англ.). так здесь написано. Я перевожу, как могу: « Несколько дней перед смертью Голдберг провел в Эйн Кареме, где гостил у семьи художников, Сами и Леи Лехаим. Голдберг не очень хорошо себя чувствовал, жаловался на боли в спине и пояснице и, по словам Леи, вел себя как параноик, утверждая, что за ним кто-то следит. Вечером 26 июня Голдберг вышел покурить. Он долго не возвращался, так что Сами Лехаим вышел посмотреть, что с ним. Голдберг лежал на щебневой дорожке перед домом, он был мертв».

— Там есть что-то о рисунке на спине?

Нильс поискал глазами.

— Я, по крайней мере, ничего не вижу. Причина смерти не указана, но речь шла об убийстве.

— Почему?

Нильс пожал плечами:

— Может быть, у него были враги?

Она улыбнулась:

— Наверняка это Шарон его убил. За то происшествие в 1988 году.

— 1988 год… — Нильс рассуждал вслух. — Что, если молодой израильский солдат, выпустивший Таляля Амара на свободу, был…

— Людвиг Голдберг.

Нильс кивнул. Одно мгновение — кажется, впервые за сегодня, — они смотрели друг другу прямо в глаза. Ханна сказала:

— Поэтому-то итальянец и прислал отрывок из речи Амара.

Нильс промолчал.

Перила веранды покрывал тонкий слой инея, Нильс выдыхал пар, превращающийся в маленькие облачка, и наблюдал за Ханной через окно. Она сидела за столом, склонившись над картой мира. Какой у нее красивый профиль. Она была в какой-то паре метров от него, но все-таки совсем в другом мире, потому что рассматривала двенадцать торчащих из карты булавок, двенадцать маленьких отметок. Нильс вернулся мыслями к тому, о чем они говорили несколько минут назад: за каждой такой булавкой скрываются Сара Джонссон или Людвиг Голдберг. Одна история, одна судьба, одна жизнь. Радости, горести, друзья, знакомые, родственники. Каждая булавка — это отдельное повествование, в котором есть начало, середина и внезапный ужасный конец.