А. Й. Казински - Последний праведник

— Вам нужно выйти здесь, — объяснил санитар, и идти в обратном направлении.

— Спасибо.

Ханна затрусила по коридору, но ускоренный пульс только подкармливал компьютер у нее в голове: тридцать четыре убийства, нанесенные на карту с такой божественной точностью. Не хватало двух, Ханна была в этом уверена — как и в том, что они ничего не смогут поделать. Закономерность хочет оставаться закономерностью, целостной системой, и когда они пытаются ей противодействовать, то как будто бы борются против того, что дважды два — это четыре. Или против того, что их с Густавом машина закономерно вылетела тогда в поле. Воюют против законов природы и установленного порядка.

15.39

Нильс завернул за угол. Он спешил на звуки Третьей симфонии. Операционные находились на отшибе, но больничная аура чистоты и стерильности достигала и этих дальних пределов. Пока он мчался к операционным, в голове у него мелькали портреты людей, с которыми он познакомился за последние два дня: Амундсен из Амнистии, все те жизни, которые он спас, и одна, которую собирался загубить: жизнь его жены. Нильс вспомнил, как поздоровался с ней в коридоре, ее невинное лицо и ясные веселые глаза. У нее не было никаких подозрений, полное доверие и преданность мужу. А Розенберг? Хорошо ли жертвовать одним, чтобы спасти двенадцать других? Розенберг знал ответ на этот вопрос, знал, что поступил неправильно. И все-таки Нильсу он нравился. Ему не нравился только Торвальдсен, очень уж тот был уверен в собственной праведности. И слишком уж он портит жизнь своим сотрудникам.

Двери в операционные были закрыты. Когда-то подобное чувство соприкосновения с потусторонним миром вызывал храм, теперь же в залы священнодействия превратились операционные — так что неудивительно, что из-за дверей льется прекрасная музыка. Операционная номер пять, у двери горит красная лампочка. Вход воспрещен.

Нильс приоткрыл дверь и заглянул в операционную, где сосредоточенно работала целая команда врачей, медсестер и хирургов. К нему решительно направилась какая-то женщина.

— Вам сюда нельзя!

— Я из полиции. Я ищу Грю Либак.

— Вам придется подождать окончания операции.

— Нет, я не могу ждать.

— Но мы оперируем! Как вы себе это представляете?

— Я из полиции.

— Посторонним сюда вход воспрещен, из полиции они или нет, — перебила она. — Выходите!

— Она здесь? Это вы? Вы Грю Либак?

— Грю только что ушла. И вы сейчас последуете ее примеру, иначе завтра я подам жалобу.

— Ушла? Она вернется? Она уже освободилась?

— Я закрываю дверь.

— Последний вопрос, — сказал Нильс, придерживая дверь ногой.

— Я позвоню охране.

— Ее жизнь в опасности. Я бы не стоял здесь, если бы это не было важно.

В течение всего этого диалога врачи ни на секунду не отрывали глаз от работы, и только сейчас один из них взглянул на Нильса. Несколько мгновений ничто не прерывало Малера, кроме монотонных сигналов, свидетельствовавших о том, что пациент жив. Ритм означает надежду, непрерывный сигнал означает смерть — люди решили, что должно быть так. Один из врачей ответил из-под белой маски:

— Вы, может быть, успеете перехватить ее в раздевалке. Мы работали двенадцать часов, так что она наверняка долго простоит под душем.

— Спасибо. Где раздевалки?

Нильс вышел из операционной, медсестра со словами «Отделение 2141» захлопнула за ним дверь, едва не задев его.

Ханна бежала ему навстречу:

— Нильс!

— Спрекельсен не подходит. Но, может быть, Грю Либак…

— Где?

— Раздевалка. 2141.

Нильс взглянул на часы. Семь минут.

Отделение 2141, 15.41

Женская раздевалка. Длинные ряды блестящих металлических шкафчиков. Между ними маленькие скамеечки — и ни души.

Нильс крикнул:

— Грю Либак?

В ответ разнеслось только эхо — и то звучало отчаянно.

— Имена в алфавитном порядке.

Нильс задумался. Им следовало бы начать отсюда. Люди прячут все свои тайны и грехи на работе, там, где близкие не смогут их найти.

— Ищи ее шкафчик. Грю Либак.

— И что потом?

— Взломай дверцу.

— Нильс?

— Просто делай то, что я сказал!

Висячие замки на дверцах выглядели довольно хлипкими. Ханна пошла вдоль рядов шкафчиков: Йакобсен, Сигне. Йенсен, Пук. Кларлунд, Бенте. Кристофферсен, Болетте. Левис, Бет. Либак, Грю. Она подергала дверцу. Заперто.

Нильс работал в другой части алфавита: Ейерсен. Егильсдоттир. Делеран, Мария.

Он попробовал разомкнуть замок руками, но тот не поддался. Он огляделся по сторонам. Нужно найти инструмент, что-то, что сможет… Палка от швабры! Он выхватил швабру из стоящей рядом тележки уборщицы, прижал рукоятку к висячему замку и с силой повернул. Замок легко раскрылся и с металлическим звяканьем упал на пол. Ханна остановилась у него за спиной и сказала безнадежно:

— У меня не получается.

— Вот, — протянул ей швабру Нильс. — Сбей замок этой штукой.

Хана нерешительно взяла в руки швабру. Странно как-то… не ее стиль.

— Она здесь! — крикнул Нильс.

— Кто?

— Мария. Та, которую мы так и не смогли найти. Здесь висит ее одежда.

Пальто, шарф, ботинки. Да, Мария должна быть где-то здесь.

Внутри шкафчика висела парочка фотографий и открыток. На полочке лежал кожаный африканский кошелек ручной работы. На одной из открыток было написано: Youʼre an angel, Maria. God bless you. Rwinkwavu hospital Rwanda . [104] Ты ангел, Мария. Благослови тебя Бог. Больница Рвинкваву, Руанда (англ.). Нильс внимательно изучил фотографию. Красивая светловолосая женщина стояла боком к камере.

— Я тебя видел, — прошептал он. — Я тебя видел.

Он повернулся к Ханне.

— Это она! Все сходится.

— Да, но время. Осталось пять минут.

Нильс не стал слушать дальнейших протестов, он уже бежал дальше.

Ханна осталась стоять на месте, глядя ему вслед. Как, он говорил, его называют? Маниакально-депрессивным? Слово «маниакальный» по крайней мере точно описывало его нынешнее состояние.

Вокзал Санта Лючия, Венеция

Верующих Томмасо заметил первыми. Мужчины и женщины в облачениях и рясах — полностью белых или полностью черных, монахи и монахини венецианских монастырей.

— Кого это вы встречаете? — осипшим голосом спросил Томмасо одну из монахинь.

Вокзал перекрыли для простых смертных — движение поездов остановили на то время, которое потребуется высоким гостям, чтобы выйти из поезда и добраться до Большого канала.

— Простите, пожалуйста, кого вы встречаете? Монахиня сердито посмотрела на Томмасо, который только сейчас понял, что схватил ее за руку.

— Будьте так любезны меня отпустить.

— Простите, пожалуйста.

Он выпустил ее руку. Одна из сестер сжалилась над ним:

— Это наш кардинал… — Она назвала имя, которое потонуло в окружающем шуме. В ту же секунду на перрон с ревом прибыл поезд. Томмасо прислонился к стене. В этом поезде может сидеть следующая жертва, судя по всему, так оно и есть. Если бы он только мог найти начальника полиции. Предупредить кого-то, хоть кого-нибудь. Двери вагона открылись, первым из него вышел лысеющий министр юстиции, жеманно махавший собравшимся. За ним Томмасо увидел кардинала, которого узнал по телевизионным выступлениям. Не он ли поднял вопрос о том, что в Африке католическая церковь все-таки должна советовать предохранение — чем можно было бы спасти какие-нибудь десять миллионов жизней каждый год?