Зоран Чирич - Хобо

Когда Даница проснулась, я уже отключился. От водки, от исполнения песен, от нежностей, от пересказывания того, что она вслух видела во сне, когда спала на моем плече. Вскоре отключилась и она. Мне хотелось подремать, и я прислонился к ее плечу. Это было последнее прикосновение, которое я запомнил перед тем, как погрузиться а алкогольную нирвану.

Позже, садясь в такси, она бросила мне: «Если не вернешься, я тебя ждать не буду». Ха, классная фраза для прощания двух психов. Даница была чем-то большим, чем королева идиотских алиби. Она знала, что мне некуда возвращаться. «Если ты не вернешься, я тебя ждать не буду». Эх. Я не вернулся, но я ее ждал. Правда, не там.

Я пришел в «Лимбо» немного раньше, мы договорились встретиться с Кинки, чтобы я передал диски, которые купил для нее в Будапеште. Кинки была моей старой подружкой, насколько старой, настолько же и подружкой. Я и сам удивляюсь тому, сколько лет мы дружим. Не знаю, почему мы так долго терпели друг друга, но я не из тех, кто задается такими вопросами. Просто наше общение продолжалось и продолжалось, и было именно этим, общением. Мы вместе оттрубили четыре года в гимназии, и, думаю, именно она убедила меня поступить на юридический факультет. Я сделал это, хотя большой необходимости не было. С тех пор она носит это прозвище — Кинки [11] По всей видимости, прозвище происходит от англ. «kinky» (странная, эксцентричная, соблазнительная). . Дал его я — она была от природы хай [12] Хай — (англ.) веселая, классная. . Веселая «даб-девчонка», непослушные глаза, непослушные волосы, непослушная попа. Ее ничто не могло остановить — подъем и спуск, подъем и падение, и так далее, ритм за ритмом. У нее был «пробег». Настоящая кинки . Так это прозвище и осталось, и превратилось в имя . Мы не остались. Я имею в виду, на факсе. Первым из «храма науки» свалил я, и даже не заметил, когда это произошло. Кинки дотянула до конца последнего курса и только после этого всех их послала к известной матери. Все-таки ей потребовалось время, чтобы оторвать их от себя, или себя от них, со временем это стало, к сожалению, главным вопросом ее жизни. Мне это не мешало, я и так не особо интересовался ответами. Да и людьми. Хотя вторых полностью избежать не мог. Особенно в «Лимбе».

«О, Хобо, с чего это ты так рано? Пришел с нами повидаться?». Псевдоофициантки завладели стойкой, наслаждаясь своими сигаретами и своими позами. Я не был точно уверен, они выбирали позу, или поза выбирала их. В любом случае они были неизбежны. Точно так же как Титус, который беседовал с ними из-за стойки, расслабленный и одновременно сконцентрированный как боксер в углу ринга перед началом матча. Он складывал и вычитал, прикидывая, какой приход будет от предстоящего клабинга .

«У меня тут свидание с подружкой», сказал я, надеясь, что это достаточно веская причина, чтобы мне предложили выпить.

«А, вот как. Хочешь, чтобы мы посмотрели как ты трахаешься?». Хозяйки ночи своими усмешками и грубым мужским юмором умеют добиться, чтобы у тебя никогда не встало. Вполне объяснимо, они делали мужскую работу — развлекали себя и других, без ухаживаний и сюсюканья, могли дать в зубы и получить сами, нюхали грязное белье, обмениваясь им друг с другом. Было похоже, что никто не может поставить под угрозу их развлечение, и я ценил их усилия, тот способ, которым, потея, зарабатывало свой хлеб это принадлежащее хозяину женское мясо. Ведь и я сам был частью инвентаря Ацы Барона.

«В этом клубе траханье запрещено, разве не так?». Я закурил сигарету и присоединился к компании курильщиков. «Или же просто запрещено об этом рассказывать?»

«Да без проблем, Хобо, мы же свои люди», подключился Титус и подвинул ко мне щедро наполненный стакан. Мы молча чокнулись. Я предчувствовал что-то из ряда вон выходящее. Так оно и было.

«Команда, да?», сказал я, чувствуя, как мои рецепторы наслаждаются бурбоном, и как он жжет нижние слои моего живота. Ничего не скажешь, эта эссенция из Кентукки никогда не обманывает.

«Команда?», Титус вопросительно приподнял брови и развел руками. «Семья, дорогой мой, семья. Как ты не понимаешь?». Его улыбка была скорее хитрой, чем притворной. Настоящий «часовой у ворот».

«Понимаю», я кивнул головой насчет следующей порции бурбона, «значит — каждый с каждым».

«Значит, никто с тобой, а ты со всеми», сказала одна из «семейных» участниц оргий. Это выглядело как упрек, как стрижка черной овцы на глазах всего стада. Черная овца заблеяла: «Слишком много семей на этом свете». Я поднял стакан в знак того, что сдаюсь, и выпил за их находчивость…

Кинки вошла в полузатемненный, наспех отремонтированный подвал, покачивая бедрами, словно ходит с хула-хупом на теле. Я знал, что адресовано это не мне. Мы приветствовали друг друга продолжительным объятием, обменялись несколькими «хм-хм» взглядами и пошли в самое удаленное сепаре [13] Сепаре [фр. separe] — обычно в ресторане: отдельное помещение, огороженное место. . Я крикнул, чтобы принесли еще немного «стрейт [14] Стрейт [англ. straight] — в данном случае «неразбавленный», также «прямолинейный», «искренний». Кентакки». Кинки разделяла мои вкусы, по крайней мере, относительно выпивки и кое-чего еще. Вместо бурбона появился Титус — такой стрейт, что стрейтовее быть не может. «Тебе не следует здесь находиться», обратился он к Кинки. Она с дамской ловкостью достала сигарету и наклонилась в мою сторону, ожидая огня. Я дал ей прикурить, осветив ее продолговатое лицо, которое все целиком превратилось в гард [15] Гард [англ. guard] — ограждение. . Я улыбнулся ей, а потом, пока улыбка сходила с моего лица, обернулся к Титусу и очень, очень по-фраерски промяукал: «Она со мной».

Титус посмотрел на меня в упор, блеск в его прозрачно-серых глазах сменился чем-то другим, чем-то гораздо более мутным. «Ты уверен?», спросил он.

Я был вынужден осмотреть его заботливым взглядом — от живота и вниз. Задницу он носил спереди, с раззявленным анусом и торчащими волосками. Как это я раньше не заметил? Да, как уже было сказано, я не из тех, кто особо интересуется людьми. Разумеется, во мне говорило тщеславие, но я считал, что им потребуется некоторое время, чтобы меня раскусить. «Эй, Титус, мы же семья. Разве ты забыл?»

«Я не забыл. Ты забыл», и он вытянул указательный палец в моем направлении. Этот жест типа «но-но» мне не понравился.

«А что же это я забыл?». Мне показалось, что у него подрагивает подбородок, а может это он так жевал резинку.

«Правило клуба», сказал он.

«Какое правило?», спросил я. «Когда я пью — не проливаю. Когда писаю — писаю в писсуар. Когда с кем-то разговариваю — не ору так, что меня все слышат. То есть — никому не мешаю. И даже выполняю музыкальные заявки гостей и членов семьи». Я бросил на него взгляд, который говорил: «Не показывай на меня пальцем, ведь я могу его откусить».